Набат - [17]

Никак не работалось ей, и печурку не разожгла, уселась и ни о чем не думает, будто выдуло все из головы, не идут мысли, пустота в груди, гулко, как в высохшем колодце.

За окном раздался шум мотора. Кому она понадобилась с раннего утра, да еще чтобы на машине приезжали? Зимой к ней редко идут, а весна начнется, тогда прорвет всех, только успевай поворачиваться.

Распахнулась дверь, и на пороге появился незнакомый человек: угадала в нем городского.

— Анфиса Ивановна?

Кивнула, глядит гостю навстречу.

— Здравствуйте, — сунув руку, с интересом рассматривает ее. — Та-а-к!

Подумалось Анфисе, уж не заблудился ли гость.

— Я с телевидения, товарищ Самохвалова.

Что товарищем ее назвал, поняла, а вот откуда, не разобрала, от волнения, конечно, не разобрала.

— Откуда? — не без удивления переспросила.

— Те-ле-ви-де-ния! Я репортер.

Это еще что за новость? Надо бы за парторгом послать. Вон на той неделе на МТФ пожаловали шустрые, шутками-прибаутками разговорили баб и все их хабары в газету поместили. А потом что было? Переполох!

— Снимать вас будем, покажем людям.

На пороге тут как тут комсомольский секретарь:

— Держись, тетя Анфиса.

И снова исчезла.

Голос секретаря несколько успокоил ее.

— А ну-ка, вот так, — тем временем повернул ее приезжий лицом к окну.

Заглянул в столярную Алексей, улыбается и тоже подбодрил:

— Заслужила, Ивановна.

Анфиса почувствовала себя уверенней. Только чего ради такая честь? Ни на тракторе она, ни со свиньями, ковыряется себе в столярной. И выборы в Советы прошли летом, за судью тоже голосовали, своего станичного избрали, в Москве учился.

Репортер приложил палец к своим толстым губам, наклонив голову к плечу, прицелился в Анфису — похоже станичник торгует у цыгана коня и боится обмануться. Верно, остался доволен, потому что похлопал в ладоши:

— Дорогая Анфиса Ивановна, вы должны чувствовать себя как всегда. Меня здесь нет. Нет! Понятно: нет! Вы получили срочное задание. Допустим… — схватил доску, положил на верстак, — нужен черенок для лопаты.

Усмехнулась: чудак человек, куда хватил, такую тесину да на черенок? Станет она переводить добро!

Отнесла назад в угол. Приезжему невдомек, хлопает глазами.

Там же в углу она выбрала подходящую доску.

— И этой хватит, — сказала, вернувшись к верстаку.

Скинула пальто, поплевала на ладони.

— Отлично! Приготовились!

Репортер приблизился к ней, выставив впереди себя фотоаппарат.

Долго он щелкал, Анфисе уже стала надоедать вся эта канитель. Очевидно, ее состояние угадал Алексей, подал голос.

— Потерпи, Ивановна…

— Так! Спасибо, товарищ Самохвалова.

Будто с ее плеч ноша тяжелая долой.

— Отлично! Ну кто, кто еще сделает ваш портрет лучше меня?

…— Кто? Кто, я спрашиваю? — кричал гестаповец.

Аульцы молчали, ждали, когда он перестанет угрожать да отпустит их по домам. Но гестаповец нервно ткнул дулом пистолета в грудь Джунуса, выкрикнул:

— Взять!

К старику подскочили солдаты, подхватив под руки, поволокли к машине, поставили на ноги и направили на него чуть ли не в упор автомат, хотя он и не думал бежать.

— Взять!

Гестаповец вперил взгляд в мельника.

— Взять!

Солдаты потянулись к нему, но их опередил полицай: он заслонил мельника собой, и тут же на него обрушился удар прикладом автомата. Удар в плечо был сильный, однако полицай устоял на ногах. Глядя на гестаповца исподлобья, с деланной улыбкой произнес:

— Сказать хочу…

Рядом с гестаповцем оказался староста, что-то проговорил ему вполголоса, и тот резким жестом руки отстранил солдат, готовых было разрядить в полицая автоматы.

— Говори! — велел офицер.

— Освободи всех. Всех! — потребовав полицай.

Снова люди во главе с Джунусом не спеша, с достоинством вернулись к аульцам.

— Зачем ты всех виновными считаешь? — укоризненно проговорил полицай.

Староста перевел гестаповцу его слова, и тот с интересом посмотрел на полицая.

— Вот эту женщину я задержал на улице, она мне призналась, что стреляла в ефрейтора…

Полицай вытолкнул вперед Анфису, но еще до этого у нее предательски подкосились коленки, и все же она нашла в себе силы посмотреть на него с презрением.

В толпе кто-то произнес с приглушенным гневом в голосе:

— Зачем ты это сделал?

И полицай зло, не оглядываясь, ответил:

— Так надо… А вы всех погубить хотите?

От этих слов Джунус пригнулся.

Анфиса стояла на виду у людей, и как ей ни было трудно, а старалась держаться прямо.

Горький ком застрял в горле, надо бы слово сказать, да воздуха ей не хватает. А мост как же?

Силы покинули ее, и она, чувствуя, что теряет сознание, в последний миг нашла взглядом Джунуса; старик сделал ей знак: «Держись!»

…Репортер подвез ее на машине, и не успела даже проститься с ним, а не то чтобы пригласить в дом, как он уехал. Ну, что теперь скажет она людям?

Станичники дымили, устроившись на скамейке у ее дома.

С чего же все началось? Нашел Анфису орден, и ее вызвали в район. До сих пор в жизни Анфисы Самохваловой все шло тихо, без всплесков… Выходит, все дело в ордене? А то чего бы пожаловал к ней фотограф? Война… Ну, это ты зря, Анфиса, лучше взгляни на дело спокойней, не горячись. Взять хотя бы Саньку. Что она, на войне была? Нет. А попала на трибуну, на всю область известность приобрела, уважение ей оказали, стулья-кровати выделили… Санька… А, может, когда на трибуну взошла, в ней замкнуло что-то? Ладно, иди, люди тебя ждут, не ко времени вдруг про Саньку вспомнила.