Набат - [11]

Сложив руки на груди, Джамбот улыбался уголками губ, а брови вздыбились. Это выражение лица мать хорошо знала: сердится значит, еще мгновение — и вспылит.

Успокоилась Анфиса: не позволит Джамбот жене самоуправствовать в доме. Про кровати талдонит Санька, знать, купила новые? Все на Фатиму поглядывает, мол, вот кто живет! Так за соседкой разве угонишься? Она в магазине столько лет, в районе и в области завела дружков. А что ей, красивая, ростом и фигурой бог не обидел, на десятерых хватит. Зато имеет, что душе угодно. Эх, Санька, Санька, шла бы ты к своим свиньям, уж бабы прибегали с фермы, ругаются…

— Пианино уберем, а на его место — сервант. В комиссионке приметила сервиз… Японский! Вот!

Ударил в ладоши Джамбот:

— Умница! Пианино по боку, а на эти деньги…

Он подмигнул матери, но та ответить ему не успела. К ним выскочила Санька, скинула пальто, бросила на стол.

Покосилась на нее Анфиса: дура, кто же на стол кладет одежду. А та, подбоченившись, подступилась к мужу. Вздохнула Анфиса: петух, а не баба; самый момент сейчас дать ей по губам, враз бы утихомирилась. Взял бы уж Джамбот на свою душу грех такой.

— Как по боку?!

— Продадим, — пояснил сын. — Деньги?.. Пустим на цветной телевизор.

Шея у Саньки вытянулась вперед, того и гляди вцепится баба в Джамбота. Встревожилась Анфиса, приподнялась в постели на локтях: вдруг подмога сыну потребуется. Уж умолять стала его про себя: «Да молчи ты, соглашайся, позора не оберемся до конца света».

— Вот тебе! — сложила Санька вместе три пальца.

— Ты ни разу и не притронулась к нему, а тыща рублей тютю… У Луки цветной экран, ты сама…

Жена не дала договорить.

— А, может, мне это пианино не нравится, теперь рижский желаю!

Не выдержала Анфиса:

— Да хоть аглицкий приобрети.

Сын согласился:

— Купи, только когда играть-то станешь на своем рижском?

Провела Санька руками по кудрям, убрала, а то глаза заслонили, посмотрела на мужа вприщур:

— У-у, бестолковый… Людей догонять надо!

Произнесла она это презрительно, крутнулась на месте, но Джамбот поймал ее за плечи и притянул к себе.

— Ладно, кончай алалакать, устали от тебя. Знаем, талант в тебе пропал!

— Уйди, — дернула она плечами, заплакала. — Дура я, дура, на музыкантшу посылали учиться… В тебя влюбилась.

— Велено тебе умолкнуть или нет? — повысил голос Джамбот.

Анфиса попыталась перевести разговор в шутку:

— Или белены объелась?

Сын рассмеялся:

— И верно!

Санька не высвободилась из его объятий, примирительно сказала:

— А тебя бзык ужалил!

Поняла Анфиса: ссора миновала. Сын прав, к чему разводить скандалы, разве что смешить станичников, дала тебе судьба Саньку — живи.

— Город лизнула кончиком языка и с ума сходит баба, — еще примирительней продолжал Джамбот. — Да нам ли с тобой тягаться с городскими? Ты в сортир бегаешь хоть в какой мороз, а у них кожа нежная, розы и те крепче против них. С ними не равняйся, они к городу привычные, а тебя туда брось — помрешь, как рыба на сковородке.

Кивнула Анфиса одобрительно: правильные слова говоришь, сын, еще не научилась ходить, а уже норовит скакать..

— И сортир построишь теплый, — с уверенностью заявила жена. — Дурень ты мой, пока я туды да обратно, весь мой бабий жар на морозе остается.

— Ладно, не вой, гудора известная, дадут квартиру — будешь наводить лоск, а здесь покудова мы у матери квартиранты.

Сын подмигнул матери, а та не успела ответить: в хату ввалился заведующий фермой.

— Здорово дневали!

— Здорово, Алексей, — подал ему руку Джамбот.

Обеспокоилась Анфиса: не услышал бы гость семейный их переполох, завтра вся станица заговорит. Тьфу… Передовики, а ругаются. В самой области гостили, у всех людей на виду находились, десятку просадили на такси, кто другой позволит себе такую роскошь. Положение приобрели. Вроде бы пробу им золотую дали, а они…

— Явилась, Санька, ясное мое солнышко!

Но та не дала разойтись гостю:

— Откуда ты взялся на сон грядущий?

— Чего? — поразился Алексей, яростно поскреб почему-то толстую щеку, развернулся всем телом к Джамботу, похоже у него спрашивал: «Твоя баба никак сдурела?»

— Нет у меня настроения с тобой разговаривать.

Хохотнув, Джамбот с интересом посмотрел на гостя, как, мол, ты чувствуешь себя. А тот в полной растерянности туда-сюда вертит головой.

— Молчунья, а Молчунья, — наконец произнес он.

— Чего тебе?

— Это твоя сноха?

— А ты хорошенько разгляди ее, может, не она…

— И я о том, не она.

Плюхнулся гость на стул без приглашения, пришел в себя, вспомнил, зачем пожаловал сюда, и обратился к Самохвалову.

— Ну ты войди, Джамбот, в мое положение, по-братски прошу тебя… Свинарок у меня в обрез: одна в отпуску, другая рожает. А эта укатила в область, свиньи-то не понимают, что Санька отлучилась с разрешения, вопят. С утра! Пойди к ним, они тебя с ногами сожрут, им наплевать, кто передовик, а кто без трудодней живет. Фу, упарился!

Расстегнул на груди полушубок, и сразу живот выкатился, словно котел вверх дном, стянул с головы ушанку, хлопнул о колено: в роль вошел наконец.

— Чего молчишь, Сань? Собирайся на боевой пост, бабы ждут не дождутся, желают услыхать от тебя новостей.

А Санька хоть бы что, продолжает у стены в разбитом зеркале рассматривать себя.