На земле штиптаров - [71]

— Эфенди, ты глубоко ошибаешься. Он вовсе не думал говорить тебе неправду. Как мы отважимся на такое!

— Верно, как это вы отважитесь обманывать, морочить меня, считать меня за дурака? Ты знаешь, что я пользуюсь покровительством падишаха и рекомендациями высших властей. Что против меня киаджа, что полицейский пристав! И прибыл я из страны, где любой мальчишка умнее и образованнее, чем те, кого вы почитаете умниками и мудрецами. А вы-то надеялись обмануть меня. Только по глупости вы могли думать так. Даже дети во дворе догадались, что вы дурачили меня, а мы, мы, преисполненные учености, разве не умнее их? Такого отношения я не терплю и не буду терпеть. Я собирался потчевать людей пивом, ракией и четырьмя жареными баранами, а вы несете мне в лицо такую околесицу! Оставьте себе питье! А баранов я завтра возьму с собой, чтобы раздать более достойным людям.

Если прежние мои слова не произвели на них желанного впечатления, то последняя угроза достигла задуманной цели. Хозяин смущенно подался назад. «Полководец» вдохнул притекавший к нему аромат жаркого, поджал губы и растерянно потер брюки. Лишь виртуоз-тромбонист не потерял хладнокровия. Размашистыми шагами он подошел ко мне, вальяжно вытянулся и сказал:

— Эфенди, баранов мы тебе не уступим. Лишая нас этой трапезы, ты берешь на душу большой грех. Вот почему я хочу избавить тебя от молчаливых угрызений совести, сказав всю правду.

— Я вижу, что хотя бы один честный человек здесь есть, — ответил я.

— О нет, мы все честные люди, но ведь говорить может лишь один из нас. Я задаю такт, моя зурна выдувает самые громкие звуки, поэтому я сейчас и хочу взять слово. Мы не сражались; мы направились в домик, чтобы взять убитых. Воды реки Слетовска не видели трупов. Если ты прикажешь, я откровенно скажу, как обстояло дело.

— Говори!

— Вчера я сидел дома и извлекал самые странные и низкие звуки, на которые только способна моя зурна. Вдруг с улицы постучали; ко мне зашел этот полицейский пристав, который доводится мне свояком, ведь он женился на сестре моей жены. Он рассказал мне о тебе, аладжи и о том, что ты требуешь от киаджи. А тот поручил ему тайком пробраться на опушку леса, в заросли кустарника, и сказать аладжи, что вы улизнули от них и им пора делать ноги, ибо вскорости целая армия наших ополченцев двинется на них походом, чтобы взять в плен.

— Так я и думал!

— Сей пристав народного благополучия, питая ко мне дружеские и родственные чувства, надеялся разделить со мной славу в переговорах с аладжи, поэтому побудил меня сопровождать его.

— Или, быть может, он боялся идти один, а потому взял тебя в попутчики.

— Ты заблуждаешься. В его, равно как и в моем, сердце вовсе не гнездится страх. Я не боюсь даже самого грозного противника, ведь у меня есть зурна — страшное оружие, которое покрыло тумаками уже не одну голову. Итак, мы собрались и пошли.

— Но очень медленно?

— Да, ведь мы обсуждали, как лучше всего выполнить наше деликатное поручение. Поэтому шли мы медленно, время от времени крича аладжи, что мы вовсе не идем их убивать.

— Весьма похвальная осторожность с вашей стороны, ведь они бы могли напасть на вас.

— О нет! Мы поступили так, чтобы не слишком напугать их. Однако они отплатили нам неблагодарностью за нашу тактичность.

— Иными словами, — вмешался я, — они подняли вас на смех!

— О нет. Они поступили не так; но именно их неблагодарность побуждает меня поведать правду.

— Так в чем же состояла их неблагодарность?

— В ударах плеткой, которые они отпустили с избытком моему дражайшему свояку; конечно, со мной они не рискнули так обойтись.

— Ого! — ввернул словцо полицейский. — Разве один из аладжи не отвесил тебе такую пощечину, что ты опустился наземь?

— Тебе показалось, ведь было темно и удары сыпались на тебя градом, так что недосуг было озираться по сторонам и присматривать за мной. Стало быть, твои слова, как показания очевидца, не имеют никакого веса.

— Не спорьте! — приказал я. — Как потом поступили аладжи?

— Они спросили, какая задача поставлена перед нашим отрядом, и мы объяснили, что сперва хотим схватить их, а затем заберем из домика старого Мубарека, а также трупы. Они-то считали Мубарека погибшим. Узнав, что он жив, они обрадовались и решили быстрее направиться к нему, чтобы он не попал в твои руки. Потом они отвесили свояку еще один пинок…

— Нет, это ты его получил! — воскликнул пристав.

— Молчи! Ты его получил или я, какая разница, мы же близкие родичи. Итак, они дали одному из нас еще несколько пинков, а потом трусливо скрылись в складках ночного убранства земли.

— Потом вы вернулись, чтобы созвать на подвиг героев?

— Да. Мы порядком подзадержались и, чтобы ты ничего не заподозрил, вынуждены были спешить!

— При этом вы объявили каждому: пусть-де они ничего не боятся, потому как враги гордо удалились?

— Да, господин.

— И самой рискованной вещью, их ожидавшей, было пить пиво да уплетать жареных барашков?

— Мы признались им в этом, конечно, чтобы прославить твою доброту.

— Во время вашего похода вы отыскали следы аладжи?

— Нет, не следы, а их самих.

— Ах так! Где же?

— На окраине деревни. Там они спешились — двое остались слева от дороги, а двое справа, — и Мубарек стоял с ними. Мы прошли мимо них, наигрывая воинственную музыку. Между прочим, вовсе не шутка — тащить посреди ночи два трупа из темного леса; вон они лежат в прихожей.