На земле штиптаров - [47]

— Да, но все уверены, что любой из них легко справится с десятью противниками.

— Гм! Значит, я легко справлюсь с двадцатью, раз одолел обоих аладжи.

— Только с помощью Аллаха, эфенди! Эти разбойники ужасны. И все же я решил предостеречь чужеземцев. Поэтому сел на скамью перед домом и стал их ждать.

— Ты их видел?

— Нет. Среди детей разгорелся спор, они заплакали, и я пошел наводить порядок. Видимо, в это время и проехали чужеземцы. Позже, к моему ужасу, вернулись аладжи.

— На своих лошадях?

— Конечно, эфенди.

— Значит, они их нашли. Они были в хорошем настроении?

— Как ты можешь об этом спрашивать? Я направился с ними в комнату. Казалось, с ними ворвалась туда целая тысяча шайтанов. Ну и скверно же мне было, но то, что я понял из их речей, меня обрадовало. Я узнал, что глуповатый шериф победил их.

— Они, значит, так и не догадались, что шериф-то и был главарем тех, кого им полагалось подстеречь?

— До этого они не додумались. Но потом, когда они успокоились и снова сели отведать ракии, один из них вытащил какую-то записку, которую они принялись читать. Я услышал, что она была приколота к дереву. Разумеется, они мало что поняли из этой записки, только сообразили, что трое всадников, проехавших мимо них, действовали так, как и было написано.

— Они поняли, что подстерегали именно этих троих?

— Нет, ведь главной фигуры-то не было. Они думали, что вы, возможно, еще проедете мимо. Они не сомневались в этом и тем сильнее бесились. Их ружья были сломаны; с собой они принесли лишь обломки. Мне пришлось испытать их крепость на своей спине. Дети стали громко плакать и наполучали пинков и тумаков. Один из аладжи не мог даже распрямить спину, ведь ты его бросил так, что он ударился о дерево. Он разделся, и мне пришлось несколько часов растирать ему спину маслом и ракией. У другого все время текла кровь. Ты ударил его по лицу снизу и рассек ему верхнюю губу; он сказал, что ты задел его большим пальцем. Нос его вздымался вверх; он распух, как осиное гнездо. Он тоже тер его ракией. Позже, когда появились двое других, один из них отрезал ему бороду и ушел, чтобы принести из леса смолы. Ее смешали с маслом и сделали пластырь, которым заклеили его губу.

— Появились двое других? Кто это был?

— Ох, судя по всему, сущие висельники. Ты бы их только видел! Прошлой ночью в Дабиле они останавливались у Ибарека и…

— А, я знаю их. Это два брата. Ты разве этого не заметил?

— Да, я вскоре услышал, что они тоже братья, как и аладжи. Все они знали друг друга.

— И они знали, что встретят здесь аладжи?

— Нет. Те и другие были немало удивлены, зато как же они обрадовались, когда узнали, что их привела сюда та же причина. Они тоже хотели вам отомстить.

— Верю в это. Потом, наверное, пошли рассказы!

— Много они чего рассказывали, очень много: об Эдрене, о Менелике, где вы так быстро скрылись, хотя с вами собирались расправиться. Вы стали им вдвойне опасны, ведь вы подслушали их разговор, спрятавшись на голубятне. Так вы узнали, что тех, кого вы преследуете, надо искать среди руин в окрестностях Остромджи. И еще опаснее было то, что брат трактирщика в Исмилане посчитал вас законными владельцами копчи и потому сказал, чтобы вы ехали в Сбиганци.

— Да, там он совершил, конечно, большую глупость. Впрочем, вряд ли нам это теперь поможет.

— Это верно. Когда аладжи узнали, что вам известно о Дерекулибе, что под Сбиганци, они были вне себя от ярости. Они сказали, что надо защищаться от вас любыми способами. Они хотели напасть на вас прямо здесь, на дороге.

— Так они по-прежнему думали, что мы еще не проехали мимо вас?

— Да. Они расселись так, что никто не мог проскользнуть незамеченным. Двое других хотели им помочь. Теперь их было четверо против четверых, и аладжи похвалялись, что готовы сразиться с целым войском. Лишь с появлением Тома — посыльного, что возвращался из Радовиша — выяснилась их ошибка.

— Он-то им открыл глаза.

— Они подозвали посыльного. Когда он увидел их, то вскрикнул, поразившись, как изменился вид одного из них. Аладжи сказали ему, что чужеземцы пока не проехали здесь; на это Тома ответил, что видел вас в Радовише и даже получил от вас добрую порцию плетей. Велико же было их изумление. Ни он не понимал их, ни они его. Наконец, он спросил, не видели ли они шерифа, ехавшего на вороном жеребце. Это был ты, ведь ты переоделся.

— Жаль, что меня здесь не было! Хотел бы я посмотреть на их лица.

— Да, эфенди, то-то было весело, ну да и страшно. Таких ругательств и проклятий я не слышал никогда за всю свою жизнь. В комнате они разбили все, что попалось им под руку, — кроме того, что было прибито гвоздями или заклепками. Они безумствовали и бушевали, как сущие дьяволы. Такого с ними еще никогда не было. Они хотели одурачить какого-то глуповатого шерифа, а он сам обвел их вокруг пальца. Они и не думали успокаиваться; они напоминали разъяренных быков, от которых ничто не спасет, кроме бегства.

— Охотно в это верю. Что еще сообщил посыльный?

— Он был очень напуган. Ведь он сам тебе признался, что тебя решили убить, и этим выдал себя. Правда, ты и раньше знал, что он — сообщник аладжи, но теперь он боялся, что ты вернешься в Остромджу и предашь его суду.