На земле штиптаров - [45]

— Что ты ответил? — воскликнул я, застыв от напряжения.

— Я сразу подумал, что это аладжи, о которых мы говорили, и утаил от них правду.

— Гм! Для тебя это может плохо кончиться.

— Ты полагаешь?

— Твои дети наверняка уже все им рассказали.

— Так оно и было, разумеется. Они ударили меня плетьми и пригрозили, что убьют, если я не скажу им правду.

— Так, значит, ты рассказал им правду.

— А откуда ты знаешь, что я это сделал?

— Я вижу это по твоему неуверенному взгляду. Ты боишься, что сделал ошибку, и оттого у тебя так неспокойно на душе.

— Эфенди, твой взгляд не обманывает тебя. Пожалуй, я мог бы вынести их удары, но тогда они, наверное, жестоко обошлись бы с отцом и детьми. А раз дети уже разболтали все, я признался, что ты был здесь.

— А больше ты ничего не сказал?

— Я хотел сказать только это, ну да они уже расспросили детей и узнали от них, что вы высыпали им два сапога подарков и дали отцу деньги и что я поведу вас сегодня в Ташкей, где уже побывал со злыми людьми.

— Конечно, ты признался во всем этом.

— Да, я не мог иначе. Прости меня.

— Я не могу на тебя сердиться. Мне самому надо было помалкивать об этом при детях. У разбойников есть ружья?

— Да, а выглядят они так, будто их крепко вздули. Верхняя губа у одного была заклеена пластырем, а нос был цвета сливы.

— Это Бибар. Я рассек ему ударом губу. Но у него же была борода?

— Он ее отрезал, чтобы залепить пластырем рану. Мой брат знает об этом. Он даже не проронил ни слова. Говорил другой. Этот так плохо держался в седле, словно сломал поясницу.

— Я швырнул его о дерево; он это попомнит. Что они потом сделали?

— Несколько раз стукнули меня и ускакали в Радовиш.

— Не верю я в это. Я думаю, что они поехали в лес, через который ты нас поведешь. Они там на нас нападут. Не сомневаюсь, они знают местность.

— Ты прав, эфенди. Я тоже подумал об этом и проследил за ними. Вскоре они и впрямь повернули направо, в горы.

— Теперь они спрячутся там и будут нас ждать. Прежде всего мне надо знать, что именно ты им рассказал. Итак, ты признался, что я в Радовише; ты вспомнил и про мою больную ногу, и что я собираюсь, возможно, остаться в Радовише?

— Нет, об этом ни слова.

— Тогда они ждут, что мы поедем сегодня. Они не спрашивали, когда мы хотим отправиться?

— Да, и я сказал, что еще не знаю об этом. Тогда они поклялись, что убьют меня и сожгут мою хижину, если я их выдам. Они заявили, что они — те самые аладжи, о которых я наверняка слышал, и они непременно исполнят свою угрозу.

— И все же ты рассказываешь мне об этом?

— Это мой долг. Я благодарен тебе, эфенди. Быть может, ты устроишь все так, чтобы они поверили, что я промолчал.

— Это легко можно сделать. Конечно, я тебе благодарен за то, что ты предупредил меня, иначе для нас все могло бы плохо кончиться.

— О да, господин, ты бы погиб, — сказал его свояк. — Я слышал это своими ушами.

— Они, значит, опять к тебе приходили?

— Естественно! Но радости мне было мало, уж слишком я натерпелся во время их первого визита.

— Вчера поутру? Или ты видел их еще раньше?

— Я слышал о них, но, конечно, не видел. Они пришли ко мне утром, потребовали ракию и, отведя коней за дом, сами уселись за столиком, что стоял перед домом.

— Ты догадывался, кто это такие?

— Да. Лошади у них были пегие, а сами они были такими здоровенными — точь-в-точь, как мне их описывали. Я был страшно зол на них, ведь я думал, что они украли мою лошадь и седло.

— Ты уже знал, что у тебя лошадь пропала?

— Конечно! Я сразу увидел, как только встал.

— А разве лошадь не могла куда-нибудь уйти?

— Нет, она этого никогда не делала, и потом седло было бы тогда на месте.

— Верно, ведь седло не могло ускакать вместе с лошадью.

— Я рассказал им о краже, и они, наверное, заметили, что я подозреваю их самих: уж как-то они зло стали со мной обращаться и в конце концов заставили меня сидеть в комнате и никуда не выходить.

— И ты с этим смирился?

— А что я еще должен был делать?

— Позвать соседей на помощь.

— Я не мог убежать к ним, а даже если бы мог, все равно у меня ничего бы не удалось. Если к тебе пришли аладжи, лучше им повиноваться; даже если ты сегодня взял над ними верх, все равно они потом тебе отомстят. Вот я спокойно и остался в комнате. Я даже детей не мог позвать. Ты за меня это сделал, эфенди.

— Все это время никто к тебе не заезжал? Я думаю, приезд какого-нибудь гостя спугнул бы их.

— Разве твое появление спугнуло их, эфенди?

— Нет, конечно.

— Никто не проезжал здесь; лишь один путник прошел и остановился у меня. Это…

— Бакаджи Тома из Остромджи, — перебил я его. — Этот- то знал, что аладжи его ждали. Они еще накануне ночью побывали поблизости и узнали, что у тебя есть две лошади. Они-то, собственно, и присоветовали тебя обокрасть.

— Это я узнал уже у свояка.

— Тома недолго пробыл с ними?

— О нет! Он спрыгнул с мула, подсел к ним, и они просидели, пожалуй, около часа.

— Ты не слышал, о чем они говорили?

— Из комнаты ничего не было слышно, но я догадался, что они украли у меня лошадь и, очевидно, затевали еще что-то плохое, раз приказали мне не покидать дом. Поэтому я попытался подслушать их разговор. Ты видел, что у меня в комнате есть лестница, ведущая на чердак, где хранится кукурузная солома. Я поднялся туда, а потом через люк тихонько перебрался на навес. Я слышал каждое их слово. Так я узнал о том, что случилось в Остромдже. Посыльный подробно им все рассказал и поведал, что вы отправитесь в путь около полудня, то есть проедете мимо моего дома, самое позднее, часа через два. Дальше я услышал то, о чем он уже рассказывал вам вчера вечером.