На земле московской - [7]

С чувством грусти и неизъяснимого волнения, Катя вошла в подъезд общежития по той самой лестнице, перила которой для многих доморощенных гимнастов служили как бы турником и потом, расшатанные, были сожжены Ниной в печке, когда у них в дровяном сарае гулял ветер.

— Наконец-то! — прокричала Нина, стоя на площадке. — Жду вас со вчерашнего-дня, как договорились. Заходите, Аграфена Егоровна.

Катя нетерпеливым взглядом окинула комнату; она стала непохожа на прежнюю: вместо ее и Тосиной кровати были диван, гардероб, стол, покрытый скатертью.

Нина пережила здесь всех девушек и вот осталась хозяйкой комнаты! Она стояла в цветастом халате и в туфлях на высоких каблуках. Густые светлые волосы ее были небрежно закручены на макушке в узел.

— Бабушке с Наденькой кровать поставим, а ты, Катя, на диване спи, — распоряжалась Нина, как видно давно все обдумав.

— Да мы недолго, скоро уедем. Соседке надоест там с моей коровой возиться, — вмешалась Аграфена Егоровна и попросила: — Дайте полежать, с ног валюсь, и Наденька вон умаялась.

Вечером пришел Данила Седов — высокий, чуть сутуловатый парень с русыми, зачесанными назад волосами. Худое лицо его с гладковыбритыми щеками, серые глаза когда-то, Катя помнит, очень нравились Нине, а потом сам Данила испортил все: взял и влюбился в нее без памяти. А в Нину словно бес какой вселился: она каждый вечер бегала на свидания с другими, получала по почте письма, отвечала на них, иногда советуясь с Данилой, что лучше написать.

Катя устала возмущаться поведением Нины и отчитывать ее.

Однажды она выпалила ей:

— Вот что, красотка, откройся Даниле прямо, что он не нужен тебе, и, я уверена, он не станет тебе докучать. Хочешь, это сделаю я?

Нина опустила глаза:

— Нет, не хочу.

— Разумеется, не хочешь, — подхватила Катя, — ты дня без Даньки прожить не можешь! Я давно тебя раскусила.

Данила сидел мрачный и все смотрел на разрумянившуюся Нину. Разговор не налаживался: дурное настроение гостя, с которым он, видимо, пришел, передавалось девушкам. Нина бросала сердитые взгляды на Данилу, один другого красноречивее, а он будто не замечал их. И тут ее взорвало:

— Ты зачем пожаловал ко мне? Сидеть нахохлившись и настроение портить? Хорош гость! Ну так вот: посиди здесь, помолчи, а мне нужно в булочную сбегать, — и Нина капризно сдернула с вешалки плащ.

Хлопнула за Ниной дверь, Данила продолжал сидеть молча с опущенной головой. Катя кашлянула, не зная, как вести себя с ним, о чем говорить? И Надя с бабушкой, как назло, загулялись, видно, в сквере против завода. Данила перехватил Катин взгляд, придвинулся со стулом ближе.

— Необычная у меня к тебе просьба, Катя… Можешь ты поговорить с Ниной и посоветовать ей выходить за меня замуж… А, Катя? Ведь столько лет раздумывает. Да что тебе объяснять, ты знаешь. Прошусь на фронт, осталась бы родной мне. Ну, а если нет, пусть скажет откровенно!

— Хорошо, Даня, я поговорю с ней, — неуверенно пообещала Катя.

Екатерине удалось встать к своим бывшим токарным полуавтоматам. Девушка, которая работала на них, ушла в авиацию. Катя на первых порах не узнавала цеха: он будто вырос и повзрослел, — столько появилось в нем незнакомых ей, сложных машин. В цехе она чувствовала себя новичком: шум ее оглушал, разболелась голова, и она едва выполнила сменную норму.

Вечером Катя вместе с девушками из конторы поднялась в технический кабинет на уроки тети Лизы Вагоновой. Тетя Лиза объясняла кинематику станков.

Невысокого роста, полная, с широко открытыми глазами на круглом лице, тетя Лиза энергично двигалась, заставляя учениц, не щадя свои костюмы, лазить под станок, брать жирно смазанные детали в руки.

— Вот эта штучка, — говорила она про ролик, — сидит на этой штуке-барабане, а та вон штуковина подгоняет вон ту штуковину…

Девушки слушали тетю Лизу с большой серьезностью, давно привыкнув к ее безграмотной грубоватой речи. У нее — знающего, опытного мастера было чему поучиться, а всем хотелось как можно быстрее освоить станки, чтобы при случае заменить уходящих на фронт.

— Ничего, и без мужиков справимся, — говорила тетя Лиза и не упускала возможности лишний раз рассказать, как она из крестьянского сословия в тридцать первом году поступила на завод и прижилась тут.

В те дни на заводе работало много иностранных специалистов, и Лизавета, присмотревшись немного в цехе, начала их донимать вопросами, что да почему так устроено?

— О чем это ты с ними? — спрашивали рабочие. — Аж переводчик язык от усталости высунул.

Лизавета подпирала бока руками, задорилась:

— Язык без костей, не сломается! Раз наше правительство валюту спецам платит, пусть и они раскошеливаются своими знаниями…

— В начальники метишь, товарищ Вагонова?

— Имею мечтание!

Через несколько дней Катя привыкла к станкам и стала перевыполнять норму. Напрасно тетя Лиза поспешила упрекнуть ее, что Екатерина три года сидела «барыней» за спиной мужа.

В конце смены мастер пересчитывала Катины подшипниковые кольца собственноручно, ей правилось, что у работницы каждый день продукции получалось, хотя на немного, но больше вчерашнего.

— Молодчина! — хвалила она Катю. — Не чета своей подружке Поляковой… Какой год на станках киснет, а похвалить не за что. С прохладцей работает.