На заре и ясным днем - [42]

Парень молчит, потом осторожно просит:

— А можно сегодня?

— Сегодня? — Оглядел директор с ног до головы новую «рабочую силу», одобрительно кивнул: — Иди в гараж, получай машину.

Из окна потянул свежий ветерок, лениво полистал казенные бумаги и убрался обратно на волю. Чуть побрызгал реденький дождик. Григорий Тимофеевич протянул за окно ладони, расстроился:

— Вот ведь как: капает, вижу, что капает, а до земли не попадает! Нагрелась земля, не берет, высыхают капли еще на лету…

Зашли Виктор Иванович и Владимир Асямолов, секретарь парткома и главный агроном, сели у окна, поглядывают поверх крыш на небо. Все живут ожиданием дождя. А мне хотелось узнать, какие уроки вынесли все они из минувшей страды. И хотя невелик урожай получили в прошлую уборку, всего немногим больше 17 центнеров с гектара, это была их победа. Именно в тех невероятно трудных условиях. Так что же дала им эта победа? Чему научила?

Григорий Тимофеевич вытирает с лица пот и спокойно возражает:

— Ну какая это победа? Мы могли взять больше, а получилось так, не смогли…

— Взяли бы больше, да вот снег раньше времени ухнул и дожди навалились. Сушить зерно не успевали, обмолачивать чисто не могли…

— Чувство победы все-таки было. Вот когда последнюю загонку убрали, самый последний бункер засыпали, тогда душа замирала. Когда до самой зари молотили, а потом тут же, на поле, засыпали у костра, не думая больше ни о чем на свете.

— И все-таки чему-то эта уборка вас научила? — не отстаю я.

— А как же? Мы научились умерять «хлебный зуд». Может, это и странно, но уборка научила нас не убирать, а сеять. Научила выбирать угол и время для атаки. Это оказалось не так-то просто. Представляете, весна катит вовсю, земля подоспела, погода отличная, как тут удержаться, чтобы не выехать в поле? Тут-то и начинается этот самый «хлебный зуд». И забываешь о том, что ранние посевы могут в самое неподходящее время попасть под сушь. Вот так и было этой весной. Соседи наши уже вовсю сеют, а некоторые бригады еще даже до 21 мая. А мы выждали еще чуть, а потом в стремительном темпе провели весь сев — 27 мая вся пшеница была уже посеяна. И когда в начале июня (а это обычно в здешних условиях) началась сушь, наши семена пережили ее спокойно. А там, где рано выскочили с севом, изрядно подгубило всходы.

— Не научились мы, наверное, только заботиться о себе. И это тоже своего рода урок, — невесело заметил Асямолов. — По этой самой причине у нас осталось на весну больше двух тысяч гектаров невспаханной земли.

Когда прикатила к нам весна, земля не была готова, мы не имели в почве достаточного количества влаги, мы имели очень плохие семена — влажные, с плохой всхожестью, у нас не хватало людей…

— Не надо уж так прибедняться, Владимир Ильич, — повернулся к Асямолову парторг. — Мы-то знали, что влагу можно закрыть, что семена у нас жизнеспособные, а главное, мы верили в наших людей.

Спрашиваю у Григория Тимофеевича, как же так получилось, что две тысячи гектаров не вспахали с осени под весну, хотя знали, что это за осень была.

— Не знаю, кого тут винить. Но мы иначе не могли. Мы-то сами уже убрались с поля и трактор в борозду после комбайна в самый раз пускать, а вот у соседей хлеб еще стоит, а над полем уже белые мухи летают. Что же тут делать? Сосед мой просит: «Помоги!» Разве я мог тогда о себе думать?! Это же страшно, когда хлеб под зиму уходит…

— Но ведь все-таки вы рисковали, оставляя на весну непаханую землю? Будущим урожаем рисковали?

Григорий Тимофеевич оживился:

— У нас земляк есть, он из этих почти мест, из Златоуста, Анатолий Карпов, шахматист который, чемпион мира. Однажды дома, на родине, кто-то из корреспондентов спросил его о степени риска в игре. Так вот Анатолий ответил, что в своих партиях он не допускает ни грана риска.

Да, мы оставили зябь и направили всю свою технику вместе с людьми на помощь соседям — в семь хозяйств. И здесь никакого риска не было: мы знаем своих людей и свои возможности, и весной не только добром управились, но еще и первое место по области заняли в весеннем конкурсе. Ну конечно, поднатужиться пришлось всем. На севе работали, как водится, от зари до зари.

Хохлов повернулся в мою сторону и хитро заметил:

— Вы вот часто пытаетесь удивить читателя — вот, мол, какой темп, какой трудовой накал в страду, какие все герои мы! А ведь это просто-напросто наши будни…

— Но отсеялись, полегче стало, передохнули люди, темп уже не тот? — спрашиваю, заранее будучи уверенным, что между страдой весенней и осенней есть же все-таки передых.

— Ошибаетесь, темп все тот же на все время года. У нас нет и не может быть сезонности: кончили сев, не успели оглянуться, пшеница пошла в колос, подоспела люцерна, гони витаминную травяную муку, пропалывай овощи. А тут сенокос в разгаре, и хлеб уже подпирает. Нам нельзя снижать напряжения. Это вредно, расслабляет.

Вошел Подкорытов, тот самый крутогорский Кулибин, которым так гордится Хохлов.

Невысокий, узкоплечий, он выглядел рядом с Хохловым по причине своей внешней малости как-то даже чуть виноватым. Григорий Тимофеевич обрадовался его приходу, зарокотал: «Вот как раз кстати, Сергей. Забирай корреспондента и показывай ему, что ты там за эти годы натворил».