На задворках "России" - [4]

"Новый мир" вспоминался долго: по традиционным своим духу и стилю это был мой журнал, что я очень остро ощутил, оказываясь впоследствии в других изданиях. Какое-то время еще появлялся в редакции, даже печатался. Последняя для того пери­ода моя статья вышла в девятой книжке "Нового мира" за 1989 год и вызвала, как я узнал стороной, острое недовольство Роднянской.

В те годы я с головой окунулся в водоворот событий: занимался правозащитной и политической публицистикой, посещал митинги и собрания, участвовал в выборных баталиях. Печатал статьи в "Референдуме" Льва Тимофеева, в рижской "Атмоде", в диссидентской "Хронике текущих событий"... Пришедший в ту пору в "Новый мир" Вадим Борисов (взятый "под Солженицына", чтобы готовить к печати в журнале его сочинения) с юмором говорил, что не может открыть ни одно нормальное издание, чтоб не встретить мое имя. Это было, конечно, дружеским преувеличением. Однако, врываясь иногда с "улицы", непрестанно бурлящей и митингующей, в "Новый мир", встречаясь в коридорах со старыми знакомыми, я с изумлением наталкивался на глу­хоту и настороженность, видел налет пыли, чувствовал затхлость воздуха. Это невоз­можно было объяснить только консервативной позицией главного редактора. Имен­но тогда я отчетливо осознал, что кабинетные люди из благополучных литературных московских кругов, самодостаточные в своем "элитарном" мире, плоховато сообра­жали, какое обрушение идет вокруг них и, более того, в какой стране и среди какого народа они живут (некоторые из них до старости дальше дачных писательских по­селков носа не показывали, а затем сразу переезжали на жительство куда-нибудь в США или Канаду). Все они — не только новомирцы, конечно, но и сотрудники многих других изданий, научных институтов, престижных кафедр и проч., и проч. — вполза­ли в реальную действительность с опозданием, как минимум, в два-три года. Самое же досадное, что через эти два-три года они начинали (вполне безопасно для себя и даже небесприбыльно) с пеной на губах отстаивать как раз то, о чем улица давно отшумела и что, бывало, впрямую противоречило уже и изменившимся обстоятель­ствам, и здравому смыслу, и реальным интересам живых людей.

Последующие события решительно укрепили мои тогдашние подозрения и при­вели к безрадостному выводу: одной из главных причин катастрофы ("Нового мира" ли, всей ли страны) оказалась, как не раз бывало в России прежде, непреодоленная пропасть между большинством населения и так называемыми интеллектуалами: их инфантильность и заторможенность, глубинное невежество, высокомерие и холуй­ство... Я не хочу ставить на одну доску этих людей и русских интеллигентов. Не все интеллигенты в советское время сидели по тюрьмам и лагерям, но и тогда, и после их отличали совесть и здравый смысл.

...Запас неведомой советскому читателю старой литературы, которой жили в те годы все толстые журналы и за которую отчаянно между собой воевали, начал исся­кать. Книжные издания нередко опережали журнальные публикации. Сумасшедшие тиражи "Нового мира", "Знамени", "Октября" стали резко падать. Финансовый обвал 1992 года довершил дело... Я ощущал все это, работая в других журналах, а затем из­давая собственный. Как-то занес в "Новый мир" свежие номера "Странника", а после мне передавали, будто Залыгин в разговоре с сотрудниками сетовал: "Яковлев на пу­стом месте такой журнал издает, а мы — свой теряем!"

Вот вкратце и все, что предшествовало тому звонку. Да: Залыгина я иногда все-таки вспоминал — всякий раз, когда в стране, во власти происходило что-то безоб­разное, умопомрачительное, гибельное. Минувшие годы богаты были на подобные события. Сергей Павлович олицетворял для меня огромный жизненный опыт и здра­вый смысл. Хотелось обратиться к нему за советом, услышать его суд. Ведь не может же быть так, чтобы совсем никакого выхода не было?

В этих патерналистских мечтаниях, помимо глубокого отчаяния и страха, выра­жалось и нечто другое, от чего мне и сегодня не хочется отказываться...

— Как дела со "Странником"? — первым делом спросил Залыгин, когда я позвонил ему по номеру, названному Банновой.

Я ответил, что журнал не выходит.

— Как вы смотрите на то, чтобы вернуться в "Новый мир"? Ну, тогда приходите завтра в редакцию, поговорим.

ВАСИЛЕВСКИЙ

Разговор был вполне откровенным. Прежде всего я объяснил Залыгину, что не чувствую ни малейшей солидарности с людьми, которые хозяйничают в стране. (Мне показалось, он меня понял.) Сказал, что не строю иллюзий в отношении журнального дела в целом и будущего "Нового мира" в частности — учитывая общую экономичес­кую ситуацию, с которой столкнулся в своем журнале, но также и культурную. Что касается "Нового мира", многих его сотрудников я хорошо знаю и ставлю высоко (на­пример, Сергея Ларина, с которым несколько лет работал в отделе публицистики), многое в журнале мне нравится — скажем, то, как Олег Чухонцев ведет все эти годы отдел поэзии, — но многое и настораживает.

— Что вы имеете в виду?

Светский литературный журнал рискует стать вторым изданием какого-нибудь христианского вестника, сказал я. С не совсем четкой, правда, конфессиональной ориентацией, но зато с откровенно сервильной — политической. И первую скрипку в этом оркестре играет, насколько я могу судить со стороны, Ирина Роднянская...