На задворках "России" - [3]

Любимым присловьем Видрашку было: "Писатель должен быть добрым!"

Залыгин, коренастый, седовласый, оставался непроницаемым и загадочным, как восточный божок. На него нападали со всех сторон. Еще существовала партячейка "Нового мира", на открытых собраниях поносили беспартийного главного редакто­ра за кадровый и прочий "волюнтаризм". Сергей Павлович только багровел лицом и отмалчивался. Стреляный с Виноградовым торопили события, предлагали каждым очередным журналом "выстреливать", делать его как последний. У большинства же прежних новомирских редакторов "перестройка сознания" сводилась примерно к следующему:

— Я побывала на Западе. Какая чистота, какой порядок! Как все красиво одеты! И молодежь какая чистенькая! А у нас — грязь да вот эти фантики вместо зарплаты, на которые купить нечего...

Тот тревожный и занятный период заслуживал бы отдельного повествования. Напряжение и нестабильность царили повсюду. То Михаил Сергеевич брал верх над Егором Кузьмичем, то, наоборот, Егор Кузьмич над Михаилом Сергеевичем... Так, по крайней мере, гласили слухи. Вот одна характерная сценка.

Журнал напечатал небольшое письмецо экономиста Ларисы Пияшевой (под псев­донимом "Л.Попкова"), пропагандирующее "тэтчеризм" и "рейганомику" и призываю­щее к рынку без границ. Мы со Стреляным обедаем в буфете "Нового мира", подходит Роднянская:

— Мне сейчас высказали догадку, что Попкова — это псевдоним Горбачева.

Стреляный:

— Если бы вы знали, какую резолюцию Горбачев поставил на этой статье!

Оставшись с ним наедине, спрашиваю:

— А какая была резолюция?

— Если бы я знал! ..

17 сентября 1987 года Залыгин на редакционном сборе рассказывал, какие настав­ления дал в ЦК Лигачев главным редакторам. Егор Кузьмич возмущался новым Ста­рым Арбатом (одни наркоманы да проститутки — надо бы занять молодежь делом!), советовал не трогать в печати 30—40-е годы — грядет юбилей Октября, к празднику готовится исчерпывающий политический доклад. Похвалил Залыгина за умение вес­ти в "Новом мире" дискуссию с оппонентами из Минводхоза: своим мыслям — треть журнального места, доводам противников — две трети...

— Перестройку нельзя занести в план, это дело не на год и не на пятилетку, — подытожил Залыгин (тo ли от себя,- то ли словами Лигачева).

Слушать этот бесстрастный пересказ было неприятно. Думалось: Залыгину-то что, его похвалили... Все, кроме Видрашку, сидели подавленные.

И тут выступил Стреляный (весь красный, на крепкой шее вздулись жилы). О важ­ности демократической процедуры и необходимости введения таковой в "Новом мире". Творческие вопросы решать голосованием, главному редактору — два голоса. Оста­вить одного зама, уравнять зарплаты. Номера журнала выпускать всем членам ред­коллегии по очереди, чтобы была конкуренция. Выработать позицию!

Вот этот упрек Залыгину насчет отсутствия позиции, этот пунктик, вокруг кото­рого будут бушевать страсти и много лет спустя, стоит запомнить.

Виноградов поддержал Стреляного и добавил кое-что от себя.

Залыгин, судя по моим тогдашним записям, ответил так:

— Лавры журнального реформатора меня не прельщают. Мы — не кооператив. Если мне однажды не хватит моих двух голосов, вам на другой день придется искать нового главного редактора. У меня мало времени, чтобы экспериментировать: годик поработать так, потом этак... Я отвечаю за журнал перед Союзом писателей.

Все бы ничего, но выскочил приободрившийся Видрашку:

— Я спрашиваю: чем плох наш журнал? У нас одна позиция: печатать все лучшее. "Новый мир" следовал этому и при Твардовском, и после него. Пусть мне ответят: что мы делаем не так? Да, мы в большом долгу перед простыми людьми. Анатолий Ивано­вич Стреляный, сколько мы его ни просили, так и не дал положительного очерка о герое перестройки...

Мы со Стреляным переглянулись, он мне подмигнул и крупно написал на листе бумаги: "Молодец!".

На другой день они с Виноградовым подали заявления об уходе.

Уходили красиво. Помню, Стреляный важно сидел в своем кабинете, принимал поздравления и сожаления. Последние были, как я теперь понимаю, большей частью лицемерными. (Через несколько лет имени Стреляного в редакции и слышать не хо­тели — все, кроме, как ни странно, Залыгина. Но об этой и других странностях по­том.) Стреляный вещал: "Значит, наше время еще не пришло. Кризис еще не зашел настолько глубоко". И еще: "Это лишь один момент борьбы!". Говорил, что вся эта суета в "Новом мире" для него — год загубленного творчества. Что на Залыгина обиды не держит и ему старика жалко. Впрочем, бравада была показная, на лице его читались растерянность и грусть.

Проводы завершились в гостях у Виноградова, куда были приглашены все сотруд­ники двух довольно-таки больших в ту пору отделов — прозы и публицистики. На том банкете я впервые услышал краем уха, что Залыгин в свое время отказался под­писать письмо в защиту Твардовского. Говорили, что как раз ждал ордера на кварти­ру в Москве и боялся ее упустить ...

(Много лет спустя об этом напишет, в частности, Анатолий Рыбаков в своем "Ро­мане-воспоминании".)

Через несколько месяцев я тоже покинул "Новый мир" — перешел заведовать пуб­лицистикой в новый журнал "Родина" (рекомендовал меня туда, кстати, все тот же Стреляный). С Залыгиным расстались тепло, тем более что он чувствовал себя не­много как будто виноватым, оттого что безуспешно пытался выхлопотать для меня, бездомного сотрудника "Нового мира", жилье у московских властей; я же, напротив, был безмерно благодарен ему за хлопоты.