На задворках "России" - [15]

...Зюгановцы до поры до времени выглядят демократичнее этих демократов, не говоря уже о том, что они — ловчее.

Впрочем, и ловкачи могут просчитаться, сойти в глазах российского, постсоциалисти- ческого и постперестроечного Пиночета за слишком больших демократов. Вариант небес­почвенный, почва для грядущего Пиночета — все та же Чечня".

Нуйкин откликнулся в "Курантах" вполне по-новорусски:

"В материале "Тяжкое бремя державности”, чтобы как-то оправдаться перед читателями за непозволительное отмалчивание по чеченским событиям, пришлось мне упомянуть о ко­мандировке в страны Юго-Восточной Азии. Эта незатейливая информация неожиданно раз­бередила желчный пузырь Сергея Залыгина. Мало, видимо, наездился по заграницам, нося то папочку Георгия Мокеевича, то сумочку Раисы Максимовны, за свою секретарскую жизнь корифей социалистического реализма! Право слово, Сергей Павлович, не очень подходя­щий для завистливого недоброжелательства случай вы избрали. Полмесяца проведя в экзо­тических, тропических, на стыке двух теплых океанов странах, мы, увы, ни разу в джунгли не заглянули, да и морские пляжи видели лишь из иллюминаторов самолетов. Сухими привезли плавки назад — можете зайти пощупать. Но поездкой остались довольны. Она убедила нас в необходимости крепить, извините за настойчивость, "державность”. Только не шовинисти­ческую, а другую, которая способна вывести Россию на просторные магистрали современ­ной цивилизации. В таких вот открытиях, Сергей Павлович, и состоят главные "радости" депутатской жизни, которыми я обещал поделиться с читателями, что вызвало у вас совер­шенно непонятный приступ сарказма. Но что делать? Видимо, наше с вами понимание "радо­стей жизни так же трагически не совпадает, как понимание "органа любви” в известном анекдоте. И тут уж я ничем помочь вам не могу".

Залыгин принял это внешне спокойно.

— Никогда не надо отвечать на критику. А то, понимаете, еще один пишет: "У За­лыгина разжиженные мозги!" Ну, что тут ответишь?

— Нуйкин ведь еврей? — поинтересовался я (некоторые сотрудники "Нового мира" были почему-то убеждены в антисемитских наклонностях Сергея Павловича).

— Да что вы! Он чуваш! Из беднейшей чувашской семьи! Он мне сам рассказывал, когда писал обо мне книгу.

— А фамилия, и это ...рыжая борода?

— Самая чувашская!

(Кстати о залыгинском "антисемитизме": не говоря уже о Роднянской и некото­рых других, пользовавшихся покровительством главного редактора и чувствовавших себя в журнале хозяевами, у самого входа в редакцию сидела древняя Сарра Израилев­на Шапиро — сначала вахтером, а затем, по моей инициативе и с благословения Залы­гина, переведенная в "зам. зав. редакцией" (при отсутствии должности зав. редакци­ей!) с соответствующим повышением зарплаты. Бойкая старуха самочинно взяла на себя public relations — первой принимала и заговаривала всех посетителей и отвеча­ла на звонки, охотно представляясь. Позже Розе Всеволодовне приходилось выслу­шивать в трубку возмущения и сарказмы патриотически настроенных читателей: "Вы полагаете, это прилично, что лицом "Нового мира" является некая Сарра Израилевна? Да чей вы, вообще, журнал?..")

К тому времени я уже был утвержден в должности заместителя Залыгина. Зайдя к нему под вечер по какому-нибудь делу, иногда застревал надолго: он любил вспоми­нать и рассказывать. А то сам, когда настроение благодушное, придет в мой малень­кий кабинет, сядет в кресло напротив, потирая руки, спросит для порядка: "Ну, как дела? Чем сейчас занимаетесь?" — и начинает. Иногда это были рассказы про недав­нее: как встречался с Горбачевым, пробивал в печать "Архипелаг ГУЛАГ", боролся с цензурой...

— За Видрашку меня просил сам Александр Николаевич Яковлев. Его нельзя было трогать. Но он и потом, когда уже можно было, работал...

Но чаще, однако, память его уходила дальше, к собственным детству, студенче­ству, военным годам, общению с "Новым миром" Твардовского. Иногда, начав рас­сказывать, прерывался:

— Это есть в моем "Экологическом романе". Читали?

— Нет, Сергей Павлович. Только собираюсь.

— Прочтите.

Этот роман вышел в "Новом мире" примерно за год до моего прихода.

Через неделю-другую, посреди разговора, снова:

— Почитайте, там это есть.

Еще через неделю:

— Читали?

— Читаю, Сергей Павлович! — Чтобы не выглядеть обманщиком, вытаскиваю из дипломата журнал с романом, который действительно начал полистывать в элект­ричке по дороге в редакцию. — Но до этого места вашей биографии еще не дошел...

— Дойдите.

Мне бы, думал я, стать когда-нибудь таким спокойным и уверенным в отношении собственных творений!

Роман "Письмо из Солигалича в Оксфорд" был уже в наборе, подготовленный от­делом прозы и одобренный Залыгиным, а я продолжал за него переживать — и не напрасно. Марченко как редактор настаивала на изъятии некоторых страниц: напри­мер, с прямыми отсылками к событиям октября 1993 года (в первоначальном вариан­те Аня Вербина погибала от случайной пули на площади, когда пыталась унять враж­дующие стороны), а также с критикой русской редакции Би-би-си, где сама в то вре­мя подвизалась. Первое я принял легко (иногда и лучше в художественном тексте что-то не договаривать: так или иначе Вербина уходит из жизни, и в этом приговор эпохе; худшие поднимаются, лучшие уходят, а как именно — пусть думает читатель), второе, чисто конъюнктурное, отверг.