На языке мертвых (Антология) - [89]

Ступай, сказал Анабеев, положив младенца на подоконник, но тот вел себя, как самый обыкновенный ребенок одного месяца от роду. Он уронил тяжелую голову на грудь Анабееву и запыхтел. Анабеев еще долго уговаривал «кузнечика» вернуться домой. Он уже совершенно окоченел, а младенец, будто издеваясь, агукал, тыкался носом в плечо и водил правой ручкой по забинтованному боку Анабеева.

Вначале Анабееву пришло в голову, что ребенка можно отдать медсестре или оставить здесь, в больничном сортире, но подумав, он почему-то принял самое глупое в его положении решение. Анабеев влез на подоконник, свесил ноги на улицу и, прижав покрепче «кузнечика» к животу, прыгнул.

Приземлившись, Анабеев повалился на спину в снег. После этого он долго копошился, как перевернутая черепаха, пытаясь, не отрывая от себя младенца, встать. Наконец, это ему удалось, и он, сунув «кузнечика» под пижаму, как мог быстро заковылял по дорожке.

Трясясь от стужи, Анабеев быстро шел по шоссе и все время оборачивался. Он ждал, что его нагонит какая-нибудь машина, но время было слишком позднее, а место глухое. Где-то вдалеке, слева прогрохотал поезд, и Анабеев, повинуясь инстинкту заблудившегося в лесу, побрел на звук.

— Так было это или не было? — зашептал он младенцу, и тот тихонько агукнул. — Значит было. Было. Ну и гад же ты, — с горечью проговорил Анабеев. — Я не о себе, черт со мной — людей жалко. Жена-то с сыном здесь при чем? Шваркнуть бы тебя сейчас башкой о дорогу. — Ругаясь и все больше Зверея, Анабеев лез через какие-то заросли кустов, падал в ямы, перелезал через насыпи, опять падал и лез дальше. Он не имел представления, зачем и куда идет, не понимал, где находится и что будет делать дальше. Анабеев с трудом перебирал ногами и как заезженная пластинка все время повторял:

— Их-то за что? Они-то что тебе сделали, гаденыш?

Наконец, споткнувшись о кочку, Анабеев выронил младенца, упал и, поднявшись, заорал:

— Да пропади ты пропадом, сволочь! Лежи здесь, подыхай!

Запахнув на груди пижаму, Анабеев заковылял назад, но очень скоро сбился с пути. Следов в темноте не было видно, ближайшие огни, казалось, висели над горизонтом, а впереди перед Анабеевым, слабо мерцал первый ноябрьский снежок.

Остановка отняла у Анабеева последние силы. Сделав несколько неверных шагов, он свалился в канаву, да так и остался лежать. В голове у него трещало, как в расстроенном радиоприемнике. Он уже не помнил, зачем сюда пришел, и только бессмысленное в этом снежном поле слово «кузнечик» вертелось на языке.

Перевернувшись на спину, Анабеев с трудом сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Он чувствовал, как проваливается во мглу, догадывался, что навсегда, но это совсем не испугало его. Анабеев спокойно подумал о Люсе, и она явилась к нему, выплыла из темноты и взяла его за руку. Лицо ее светилось во тьме бесчувственной белой маской, глаза напоминали два черных агатовых элипса, а ладонь была такой холодной, что Анабеев почувствовал, как вначале заиндевела его рука, затем холод поднялся до плеча и вскоре разлился по груди и животу.

— Уйди, — прошептал Анабеев. — Я сам.

Не отпуская его руки, Люся погладила Анабеева по щеке и спросила:

— Холодно?

— Уйди, — застонал Анабеев.

— Потерпи немного, уже скоро, — монотонно проговорила она, — Ты полежи, а я пойду позову нашего сына. Он где-то здесь.

С каждой секундой Анабееву становилось все теплее, и вскоре он почувствовал невыносимую жару. Земля жгла ему спину словно раскаленная сковорода, тягучий желатиновый воздух медленно обтекал его и кипятком вливался в саднящие легкие. Черное небо озарилось несколькими оранжевыми всполохами и вдруг запылало от горизонта до горизонта.

Анабеев заметался, заголосил дурным голосом и ослабевшими руками начал срывать с себя бинты. Он катался по земле, сучил нотами, а где-то рядом, вне поля его зрения кричали и топали люди.

Анабеев с трудом разлепил глаза, посмотрел вначале на лампочку, затем на соседнюю койку и только после этого на зарешеченное Окно. На пол с грохотом упала изуродованная рама, осколки стекла, бликуя в воздухе, разлетелись по всей палате, и из кромешной уличной темноты, на подоконник ступил маленький безобразный человечек с окровавленными руками.

— Я буду платить тебе алименты, — пытаясь принять сидячее положение, прошептал Анабеев.

V

Если не считать расхлябанной детской кроватки у самого окна, то за последние восемь месяцев комната Люси никак не изменилась. Сама она сидела пьяная на раздрызганном диване и жаловалась Анабееву:

— Ой, жить не хочется… и еще этот, черт бы его побрал. Куда он мне?

— А чем я-то могу тебе помочь? — с тихой ненавистью спросил Анабеев. — Ну что, денег тебе дать? Так ты их тут же пропьешь.

— Да уйди ты, козел, — визгливо крикнула Люся. — Подавись своими деньгами. Иди отсюда.

Анабеев посмотрел на часы, открыл дверь и на прощанье сказал:

— Во всяком случае запомни: будешь трепаться — убью!

Анабеев выскочил на улицу, обернулся, на прощанье смачно плюнул в дверь подъезда и безуспешно попытался прикурить сигарету. Ветер не давал спичкам разгореться, и он вошел в подъезд соседнего дома. У самой двери он посмотрел назад и увидел, как что-то вроде светлой собаки мелькнуло в соседних кустах. Анабеев вздрогнул, щелчком отправил прикуренную сигарету в подъезд и быстро зашагал домой.