На высотах твоих - [18]

— Только не в Канаде, — покачал головой офицер иммиграционной службы и обратился к капитану Яабеку: — Я выдам ордер на арест вашего зайца, капитан. Вы отвечаете за то, чтобы он не сошел на берег.

— Об этом мы позаботимся, — заверил его агент судоходной компании.

Сотрудник иммиграционной службы кивнул:

— Остальные свободны.

Задержавшиеся в кают-компании матросы потянулись к выходу, но Стабби Гэйтс шагнул к офицеру иммиграционной службы.

— Можно на пару слов, начальник?

— Да, — ответил удивленный офицер.

У выхода произошла заминка, и несколько матросов вернулись в кают-компанию.

— Насчет нашего Анри.

— А что насчет него? — в голосе сотрудника иммиграционной службы зазвучало раздражение.

— Да понимаете, Рождество ведь через пару дней, а мы будем в порту, так кое-кто из нас тут подумал, может, возьмем Анри с собой на берег, на один вечер.

— Я ведь только что сказал, что ему придется оставаться на судне, — резко оборвал офицер.

— Да знаем мы это все, — повысил голос Стабби Гэйтс. — Неужели на какие-то чертовы пять минут нельзя забыть о ваших треклятых запретах?

Гэйтс не хотел горячиться, но не совладал с обычной моряцкой неприязнью к береговым крысам, особенно начальникам.

— Ну, все, хватит! — зло сверкнул глазами сотрудник иммиграционной службы.

Капитан Яабек неспешно выступил вперед. Матросы в кают-компании замерли в напряженном ожидании.

— Тебе, педику тупому, может, и хватит, — в ярости сорвался Стабби Гэйтс, — а когда мужик почти два года не сходил с посудины, да тут еще ваше Рождество хреново…

— Гэйтс, — спокойно, но властно одернул его капитан. — Все, кончили.

Наступило молчание. Залившийся краской офицер иммиграционной службы взял себя в руки. С сомнением глядя на Стабби Гэйтса, он спросил:

— Вы хотите сказать, что этот Дюваль не был на берегу два года?

— Ну, не совсем два, — с невозмутимым спокойствием вмешался капитан. Он говорил на хорошем английском с едва уловимым норвежским акцентом. — С тех пор как этот молодой человек очутился на моем судне двадцать месяцев назад, его ни в одной стране не пускали на берег. В каждом порту, повсюду мне говорили одно и то же: «У него нет паспорта, нет документов. Поэтому он не может расстаться с вами. Он ваш». — Капитан вопрошающим жестом поднял свои здоровенные ручищи моряка. — Что же мне теперь, скормить его рыбам только потому, что ни одна страна его не принимает?

Напряжение в кают-компании спало. Стабби Гэйтс отступил к стене, храня молчание из уважения к капитану.

Смягчившись, офицер иммиграционной службы с ноткой сомнения произнес:

— Он утверждает, что француз. Родился во Французском Сомали.

— Верно, — согласился капитан. — Но французы, к сожалению, тоже требуют документы, а у него их нет. Дюваль клянется, что у него никогда не было никаких документов, и я ему верю. Он честный человек и хороший работник. Что-что, а уж это за двадцать месяцев понять можно.

Анри Дюваль вслушивался в их диалог, с надеждой переводя глаза с одного на другого. Сейчас его напряженный взгляд остановился на сотруднике иммиграционной службы.

— Очень сожалею. Он не может остаться в Канаде. — Офицеру, похоже, было не по себе. Несмотря на внешнюю суровость, он не был злым человеком, и порой ему хотелось, чтобы правила, которым приходилось следовать в его работе, не были столь жесткими. Почти извиняющимся тоном он добавил: — Боюсь, я ничего не могу сделать, капитан.

— Даже одну ночку на берегу? — с упрямством типичного кокни сделал еще одну попытку Стабби Гэйтс.

— Даже этого, — в голосе офицера послышалась непререкаемая решительность. — Сейчас выпишу ордер на арест.

После швартовки прошел уже целый час, и вокруг судна начали сгущаться сумерки.

Глава 4

Часов в одиннадцать вечера по ванкуверскому времени, то есть примерно два часа спустя после того, как премьер-министр в Оттаве отошел ко сну, к темному пустынному пирсу Пуант под проливным дождем подъехало такси.

Из него вышли двое: репортер и фотограф газеты «Ванкувер пост».

У репортера, Дана Орлиффа, грузного мужчины далеко за тридцать, были грубоватое широкоскулое лицо и спокойные расслабленные манеры, что придавало ему обманчивое сходство с дружелюбным простодушным фермером и уж никак не указывало, что за этой внешностью скрывается преуспевающий и порой беспощадный журналист. В отличие от него фотограф Уолли Де Вир, тощий верзила — больше шести футов,[12] отличался быстрыми и порывистыми нервными движениями и нес на себе печать несгибаемого пессимизма.

Пока такси разворачивалось, Дан Орлифф осмотрелся вокруг, придерживая у горла воротник пальто в чисто символической попытке защититься от дождя и ветра. Сначала — после режущего света фар такси — он почти ничего не мог разглядеть. Их окружал плотный сумрак, призрачные силуэты и формы, черные пятна теней, и лишь впереди вода мерцала тусклыми бликами. Смутными очертаниями высились молчаливые безлюдные здания. Постепенно, однако, его глаза привыкли к темноте, и он увидел, что они стоят на широком бетонном пандусе, протянувшемся параллельно береговой линии.

Сзади, там, откуда они подъехали, темнели высоченные цилиндры элеватора и портовые постройки. Ближе к ним по всему пандусу тут и там громоздились покрытые брезентом груды груза, а от самого пандуса уходили в море два причала. По обеим сторонам каждого из них были пришвартованы суда, и в тусклом свете нескольких фонарей они подсчитали, что судов всего было пять. Людей, однако, не было видно, не было никаких признаков жизни.