На всю жизнь - [50]
Художник рассказывает:
— С этим рисунком у меня связана одна удивительная история. Нет, не ждите от моего рассказа каких-то необычайных приключений. Их не будет! История эта, в сущности, очень простая и вместе с тем она волнующе необыкновенная.
Давно уже хотелось мне нарисовать Владимира Ильича на кремлевском субботнике. Тема эта трудная, требующая основательной подготовки. Она захватила все мои помыслы на долгое время. Я днями просиживал в библиотеках, архивах, читал воспоминания, разыскивал документы, фотографии, относящиеся к тому далекому Первомаю. Но самое главное, в чем мне посчастливилось, — это встречи с его живыми участниками.
Я встречался с бывшими курсантами Кремлевской школы — теперь уже пожилыми людьми. Они подолгу ходили со мной по Кремлю, показывали и рассказывали, и я подбирал драгоценные камешки-самоцветы, которые сохранила их память.
Вот здесь, на Ивановской площади, неподалеку от Царь-колокола, построились курсанты перед выходом на субботник. А вот с этой стороны как-то незаметно подошел Ленин в рабочей одежде и попросил комиссара школы показать ему, где встать. Комиссар поставил Ильича на правый фланг. Вот тут он стоял, почти рядом с Царь-пушкой. Заиграл оркестр, колонна зашагала к месту работы.
Еще виднелись на территории Кремля следы Октябрьских боев с юнкерами: разбитые повозки и орудия, воронки от снарядов, доски от разобранных баррикад. Повсюду — кучи слежавшегося щебня, битый кирпич, камни, остатки разрушенных строений.
Работы было много, очень много. И Ленин работал не покладая рук. Носил бревна, доски, разбивал киркой каменно-плотный щебень. Спорил, когда ему потихоньку «подсовывали» более тонкий конец доски: «Нет, товарищи, так не пойдет! Давайте по справедливости».
Так работал он час, другой, как будто не зная усталости. Ему говорили: «Владимир Ильич, мы и без вас управимся, у вас имеются дела поважнее!» А он отвечал: «Сегодня самое важное — работать на субботнике. Я тоже житель Кремля, меня это касается, как и всех вас!»
Первомайский рабочий день Ленина окончился на двадцать минут раньше, чем у других. Пришли из Совнаркома, напомнили, что уже время ехать на открытие памятника Освобожденному Труду. Владимир Ильич попросил у командира разрешения удалиться…
Я жадно впитывал в себя все, что видел, слышал, читал. Альбом, который всюду бывал со мной, распух от беглых набросков, предварительных зарисовок. Далекий день субботника становился как будто моим личным воспоминанием. Я уже мысленно видел будущий рисунок, что называется, «созрел» для того, чтобы начать работу над ним.
Был ли я доволен, когда закончил его? Скажу прямо — да! Мне казалось, что я сумел изобразить Ленина, каким он был тогда — самозабвенно работающим.
У меня был друг, тоже художник. Я знал, что у него верный и строгий вкус, что он всегда прямо, без обиняков высказывает свои суждения.
— Знаешь, хорошо! — сказал он, придирчиво долго рассматривая мой рисунок. — Хорошо передано ощущение праздничности труда… И Ленин на рисунке очень похож, но… — Он сделал короткую паузу. — Есть у меня и «но». Очень уж тяжелое бревно несут Ильич и его напарники. Какое-то оно преувеличенно огромное…
— Не думаю, чтобы я что-нибудь преувеличил и в чем-либо отошел от истины, — ответил я ему. — Известно, что Ленин участвовал в переноске таких кряжей, которые с трудом поднимали шесть человек. Пока их несли, по нескольку раз останавливались, чтобы перевести дух…
Но друг как будто не слышал меня.
— Разве ты не видишь, как оно давит ему плечо? Это же немыслимая тяжесть! Я бы на твоем месте сделал как-то так, чтобы оно не выглядело таким тяжелым. Сделай его потоньше, что ли? Или покороче. А может быть, и то и другое…
Как говорится, со стороны виднее, а в особенности глазу художника.
Я «пообтесал» бревно, «отпилил» по куску с концов.
— Нет! — сказал мой друг, когда я показал ему исправленный рисунок. — Нет и нет! Бревно как будто поубавилось в весе, но все равно Владимиру Ильичу очень тяжело. Смотри, как у него напряжены плечо, шея, рука. Пожалуй, следовало бы как-то изменить их положение, ослабить впечатление этой давящей тяжести.
Поправка к рисунку становилась все более требовательной и серьезной. Я решил послушать, что скажут другие — не художники, а просто зрители. Те, для которых и был, собственно, сделан этот рисунок. Взял свой «Субботник» и отправился домой.
Жил я тогда в коммунальной квартире, и были у меня соседи — очень милая семья, состоявшая из бабушки-хлопотуньи, ее дочери, работавшей медицинской сестрой, и Кости — ученика четвертого класса. Налицо, так сказать, представители трех поколений — старшего, среднего и младшего.
Я пригласил их к себе и устроил «общественный просмотр».
— Если бы я был на том субботнике, — сказал Костя, — я бы ни за что не дал Ленину носить бревна. Я бы сам их перетаскал!
— Да, очень уж они громоздкие, — сказала его мама, — не надо бы ему подымать такие тяжести…
— Люди-то куда смотрели? — сказала бабушка. — Вон их сколько вокруг да около… Как же это они позволили? Хотя бы уговорили, что полегче, носить… — Она укоризненно покачала головой. — И долго Ильич работал?
