На всю жизнь - [25]
На броневик взбирается высокий молодой человек в русском овчинном тулупе и шапке-ушанке.
— Прекрасно, прекрасно! — оживленно говорит Владимир Ильич. — Выступайте, а я буду вас переводить!
Но Вильямс храбро отвечает, что выступать будет по-русски. В глазах у Владимира Ильича зажигаются веселые искорки: ну что ж, посмотрим, что из этого получится!
«Что бы ни делал иностранец с их языком, русские остаются благожелательными и снисходительными, — с сердечным юмором и теплотой вспоминал потом Альберт Рис Вильямс об этом выступлении. — Они умеют ценить если не умение, то, во всяком случае, старание начинающего! Поэтому моя речь прерывалась продолжительными аплодисментами, которые каждый раз позволяли мне перевести дух и найти несколько слов для следующего короткого броска…»
Но все-таки их не хватало, этих трудных русских слов. Остановки, перебои в речи оратора делаются все чаще, и когда он хочет высказать самую главную свою мысль, наступает мучительная пауза…
И тут сразу же приходит «скорая помощь».
— Какого слова вам не хватает? — быстро спрашивает по-английски Владимир Ильич.
— Enjist!
— Вступить!
— О, вступить! — бодро подхватывает оратор. — Я имею вступить… армия… Совет!
Дружные аплодисменты. Разгоряченный Вильямс сходит с трибуны. Оказывается, одно из самых лучших средств для согревания — это произносить речи на языке, который плохо знаешь.
Семнадцатый год знал три гимна; его встречали с «Боже, царя храни», потом зазвучала «Марсельеза», а к своему окончанию он пришел с «Интернационалом».
Когда на Марсовом поле хоронили жертв Февральской революции, только оркестр кронштадтских моряков умел его исполнять. А теперь «Интернационал» грозно звучит всюду.
— Обратите внимание, в Европе иначе поют! — говорит Платтену Владимир Ильич, выходя из манежа. — Там поют: «Это будет последний и решительный бой», а у нас народ внес поправку: «Это есть наш последний и решительный бой…» Да, бой уже наступил, но последний ли он?!
ПО ДОРОГЕ В МОСКВУ
Поезд приближался к Москве. В крайней теплушке, где ехала охрана, непрерывно топилась печурка. На воле свирепствовал мороз, который еще недавно называли крещенским. Над станционными поселками стоймя держались белые дымки, похожие на оплывшие свечи.
Когда поезд остановился у какой-то подмосковной станции, один из красноармейцев (товарищи называли его «старшой»), кряхтя, натянул шинель, надел суконный шлем-шишак, полевую сумку, нацепил кобуру и сказал, что сходит проверить вагоны. Теперь, когда до Москвы остались считанные версты, можно, пожалуй, не опасаться всякого рода неожиданностей, которых было так много за их долгий и тяжкий путь.
Придирчиво оглядывая запечатанные вагоны, старшой дошел до конца платформы и спустился — точнее, съехал по скользким ступеням прямо в снежное поле. Отсюда как будто начинался совсем другой мир. Недвижимо стояли замерзшие серебряные березки — кажется, только дотронься до них, и они зазвенят. Было очень тихо, и в этой застывшей тишине отчетливо послышался короткий, жалобный звук: какая-то из этих нежных березок не выдержала стужи, дала трещину. Небо над далеким горизонтом наливалось свирепо багровым заревом: Московская губерния встречала морозом под стать сибирскому.
Старшой постоял, поежился и пошел обратно. На платформе не было обычной посадочной кутерьмы, охрана не пропускала к маршрутному составу, но у крайней теплушки почему-то собралась небольшая толпа.
Старшой прибавил шагу: похоже на происшествие. Еще издали он отметил в толпе длинного парня в фуражке. Рядом стояло несколько женщин, замотанных в платки, железнодорожники в черных, промасленных шубах. Тут же находилась и вверенная ему охрана. Маленький приземистый красноармеец наклонился к старшому и продышал в ухо:
— Что делается, а?.. Сам Ленин тут!
Старшой строго посмотрел на своего подчиненного, как бы желая установить, все ли у того в порядке. Скуластое лицо маленького красноармейца выражало восторг и удивление.
— Вот! — шептал он. — Который с бородкой… который с начальником станции.
Полный мужчина в добротном романовском полушубке, в папахе с молоточками, стоя навытяжку, говорил округлым басом:
— Разрешите, товарищ Предсовнаркома, еще раз рекомендовать вам вызвать локомотив. Мы тотчас же свяжемся с центральным депо. Я не вижу другого способа, который позволил бы вам быстрее и удобнее доехать до Москвы. А пока что мое помещение всецело к вашим услугам. Могу вас заверить, товарищ Предсовнаркома, что там достаточно тепло и чисто.
«Товарищ Предсовнаркома», — медленно произнес старшой про себя, и сердце у него толкнулось под шинелью. — Значит, факт… действительно!»
Он несмело взглянул на невысокого плечистого человека в барашковой ушанке, с лицом, точно загоревшим на зимнем солнце.
— Вызывать специальный паровоз для двоих?! — Ленин в упор посмотрел на начальника станции. — Абсурднейшая затея! Не понимаю, почему нельзя уехать вот этим поездом. Ведь он движется на Москву, а не в обратном направлении!
— Товарищ Предсовнаркома! — почти простонал начальник станции. — Разрешите доложить. Кроме этой теплушки, мы ничего не можем вам предоставить. Здесь содержится охрана!.. Неподобающие для вас условия. Как же вы поедете?!
