На всю жизнь - [16]
Утром Владимир Ильич с особенным удовольствием подходил к окнам, расхаживал по квартире, постукивая каблуками. При этом он довольно громко напевал излюбленный с юности романс:
После завтрака, уже собравшись в Смольный, он подошел к этажерке с фотографией:
— Маргарита Васильевна! Письма получаете?.. Ну, теперь уж недолго осталось ждать встречи с детьми.
Но события, которые начались вскоре после Октября, отодвинули эту встречу.
Четырнадцать держав поднялись войной на Советскую страну. К лету три четверти территории молодой Советской республики оказались в руках белогвардейцев и интервентов.
Перестали приходить письма из Уфы. Ничего нельзя было узнать о судьбе Галочки и Сережи. Уфу заняли белые.
Как было подсчитано, одна серьезная американская газета успела в течение года пятьдесят семь раз сообщить о «гибели Советской власти», «о разгроме Красной Армии», о том, что «Ленин сбежал в неизвестном направлении».
А Красная Армия тем временем громила белогвардейцев, отбирала назад захваченные города. А ленинская воля, ленинское слово вдохновляли миллионы людей на новые подвиги в тылу и на фронте.
Наступила очередь Уфы.
Колчак знал, что потерять Уфу — потерять весь Урал. Он требовал, чтобы Уфа продержалась до прибытия подкрепления из Сибири. Но было уже поздно. Под огнем вражеских орудий и пулеметов части Красной Армии переправились на правый берег реки Белой. Уфимские рабочие, рискуя жизнью, жертвуя ею, помогали нашим бойцам — пригоняли лодки, плоты.
Уфа была взята.
Тысячи людей с красными знаменами вышли навстречу победителям. Но была еще одна задача у нашего командования. Согласно личному распоряжению Председателя Совнаркома, первая воинская часть, которая ворвется в Уфу, должна разыскать детей товарища Фофановой Маргариты Васильевны и немедленно отправить их в Москву.
Первой ворвалась в Уфу прославленная Чапаевская дивизия.
Распоряжение Ленина было выполнено в точности.
КРЕПКАЯ ПОДПИСЬ
Это был день второй или третий от Октябрьской революции — в точности установить невозможно. К парадному подъезду огромного казенного дома на Гороховой улице подошел мужичок в армяке, опоясанном бечевкой, с торбой за плечами.
Тяжелые двери оказались полуоткрыты, и это выглядело необычно. Такие двери всегда бывают внушительно затворены, так что не всякий решится подойти к ним с первого раза.
Потоптавшись у входа, мужичок настороженно вошел в беломраморный вестибюль и огляделся. У стены, рядом с высоченным зеркалом, как и полагается, сидел непременный страж присутственных мест — в синей ливрее с золотыми галунами и с роскошной бородой веером.
Мужичок глянул на швейцара с выжидательной опаской, но тот даже не шевельнулся. Положив ладони на ручки кресла, глядя прямо перед собой, он как бы окаменел.
Покашляв тихонько, мужичок спросил:
— Которое начальство… из новых… тут оно?
Швейцар не ответил. Он сидел так же неподвижно. На его мясистом лице застыло странное выражение — и оскорбленное и растерянное.
Мужичок постоял, изучающе поглядывая на швейцара, потом произнес с растяжечкой: «Да-а-а… дела-а-а…» — оглянулся еще раз и шагнул к мраморной лестнице.
И здесь тоже был явный непорядок: ковровая дорожка с медными прутьями сдвинулась вбок, валялись исписанные бумаги, на белых ступенях расплывались мокрые следы. Подымаясь по лестнице, мужичок оставлял такие же следы за собой, и похоже было, что он оттискивает их со старанием, точно желая, чтобы они подольше сохранились.
В длинном коридоре слышались голоса. Навстречу шел высокий, плечистый матрос с деревянной кобурой на боку. Поравнявшись с мужичком, поглядел с высоты своего роста на мятый картуз, на торбу, на пегую бороденку и спросил молодым баском:
— Ты, батя, кого-нибудь дожидаешься?
— Узнать требуется… который назначенный из нового начальства… Здесь они будут?
— Народный комиссар, что ли?
— Во-во! — обрадовался мужичок. — Допустимо пройти к нему? Дело есть!
Матрос осторожно взял его под локоть:
— Шагай, батя, вот до той двери с дощечкой. Там спроси товарища Коллонтай. Она и есть народный комиссар.
Мужичок озадаченно посмотрел на него:
— Стало быть, комиссар… вроде бы… — Он замялся, подыскивая подходящее слово. — Вроде бы… из женского сословия?
— Совершенно правильно, батя, — матрос широко улыбнулся. — Но ты не сомневайся! Это сословие еще покажет себя…
Подтянув торбу, мужичок зашагал по коридору, но у двери с дощечкой круто остановился, точно перед ним возникло неодолимое препятствие. Смотревший ему вслед матрос сложил руки рупором:
— Батя! Смелее! Не опасайся!
Услышав бодрую команду, мужичок толкнул дверь и оказался в темноватом, холодном кабинете с пугающе огромным письменным столом. Он не сразу увидел, что у другого стола — небольшого, обыкновенного — сидела женщина с пышными светлыми волосами, в пальто, накинутом на плечи, и писала.
— Вы ко мне, товарищ?
Мужичок произнес нерешительно:
— Мне бы… комиссара от народа…
Она улыбнулась:
— Это я! Садитесь, пожалуйста… Садитесь, садитесь, — настойчиво повторила она, — в ногах правды нет…
Он неловко сел на краешек кожаного кресла, снял картуз, порылся в подкладке и протянул ей клочок бумаги. Там было написано в одну строку знакомым бисерным почерком:
