На всех парах - [109]

— Вы готовы допустить Каменную Лепешку в нечистое место?

— Разумеется, нет. Но равно ужасным я считаю и тебя на Каменной Лепешке. Твои глубинники теряют последователей не из-за семафорных башен, и не из-за Анк-Морпорка, а потому, что вырастают новые поколения гномов, и они задаются вопросом: «Зачем это? Как наши родители могли быть такими тупыми?» А людей ты не сможешь остановить так же, как нельзя остановить поезд.

Альбрехтсону сейчас было почти жаль Ардента. Ты можешь годами жить в отрицании, но однажды оно извернется, подобно змее, и нанесет удар.

— Взгляни в глаза правде, Альбрехт Альбрехтсон. Ты будешь удивлен тому, какой поддержкой я обладаю. Гномы должны оставаться гномами, а не бледными копиями людей. Идти за Рисом Риссоном значит становиться д’ркза, полугномом, даже хуже того.

— Нет, это твои идеи делают гномов ничтожными, замкнутыми в самих себе. Ты декларируешь, что любые крошечные перемены в том, что считается гномьим, – это уже святотатство. Я помню времена, когда идиоты вроде тебя запрещали даже разговаривать с человеком. Ты должен понять, что дело не в гномах, не в человеческой расе, и не в троллях. Дело в людях. И поэтому чертов лорд Ветинари всегда побеждает. В Анк-Морпорке ты можешь быть, кем хочешь, и иногда над тобой будут смеяться, а иногда – аплодировать тебе, но чаще всего, что самое прекрасное, им просто на тебя наплевать. Понимаешь? Гномы увидели свободу. А эту штуку не так просто забыть.

Ардент почти шипел.

— И это говорит один из самых известных традиционалистов во всех шахтах?

— А я и есть традиционалист. Но большинство наших традиций были направлены на нашу безопасность. Вроде того, как глубинники в своих тяжелых, громоздких одеяниях взрывают рудничный газ, чтобы нас не похоронило здесь заживо. Это правило шахты. Оно появилось из горького опыта для определенной цели, и оно работает. Но вы и все остальные почему-то не понимаете, что над пещерами тоже есть мир, и он другой. О, я соблюдаю особые дни и по два раза стучу в двери, и соблюдаю все заповеди Така. Почему? Потому что они объединяют нас так же, как объединяли семафорные башни до того, как ты благословил бурильщиков сжечь их. Слова горят и умирают в воздухе. Это будет наследием гномов?

Он остановился. Ардент сильно побледнел и, кажется, дрожал. Потом его глаза сверкнули и он зарычал:

— Ты не пророк, Альбрехт, и я тоже. С поездом или без него. Он все равно сюда никогда не доедет. Мир не готов к поездам.

Он свирепо смотрел на Альбрехта, который ответил:

— Да, конечно не готов. Но ты не понимаешь, что мир не был готов и к семафорным башням, а теперь, когда их нет, он страдает. И я уверен, что эпоха поездов только началась.

Ответом ему стал звук запираемой двери и поворот ключа. Дурак закрыл его на всю ночь там, где он и хотел быть.

Конечно, его охраняли, но Альбрехт знал, что охранники любят подремать или отойти куда-нибудь выкурить трубку долгими ночными часами, и в любом случае очень немногие из них подходят близко к его подземелью, поскольку здравомыслящие охранники не хотят расстраивать кого-нибудь вроде Альбрехта. Даже если ты думаешь, что принял правильную сторону, никогда не знаешь, кто окажется победителем, и не станет ли самая мелкая рыбешка той самой, которую поджарят на ужин.

Через некоторое время Альбрехт взял маленькую ложку, которой ел, и легонько поскоблил каменную крошку. Появился ухмыляющийся гоблин.

— Вот, сквайр. Вот свежие телеграммы от командора Ваймса. И масло для лампы. О, и зубная паста, как вы просили. Должен сказать, что поезд идет и в хвост, и в гриву. Точно будет здесь по расписанию.

Новости о неумолимом приближении Железной Герды были словно бальзам на душу.

Запах гоблина, подумалось Альбрехту, был каким-то метафизическим. После первого потрясения, ты начинал понимать, что он проникает в твою голову так же, как проникает в ноздри. Он даже не был таким уж ужасным. Просто запах прачечной и полыни.

Он взял свертки и просмотрел телеграммы со скоростью гнома, привыкшего быстро поглощать написанное. А потом заинтересованно заговорил с молодым гоблином – представителем расы, которую он прежде считал ненужной тратой воздуха в лучшем случае и отвратительной неприятностью – в худшем. Теперь ему казалось, что они гораздо умнее большинства его знакомых гномов, и уж особенно – дурака Ардента. А еще они потрясающе умели ориентироваться в темноте Шмальцбергских подземелий и могли пролезть в крысиную нору, не превращаясь в крысу.

И этот гоблин терпеливо ждал, пока Альбрехт разложит несколько собственных телеграмм, которые нужно отнести обратно в поезд. А затем старый гном сделал еще кое-что удивительное. Он спросил:

— Как тебя зовут, юный гоблин? Прости, что не поинтересовался раньше. Прости старика, который отстал от жизни.

Гоблин выглядел потрясенным.

— Ладно, командир, не беда. Меня зовут Скрежет Колес. Друзья с железной дороги зовут меня Рэт, стариков это страшно бесит.

Альбрехт протянул руку. Сначала Скрежет Колес отскочил назад, но потом робко вернулся на место.

— Приятно познакомиться, Скрежет Колес. У тебя есть семья?

— Да, ваша честь. Моя мать – Счастье Сердца, а папа – Край Неба. Еще у меня есть младший брат Вода Крана.