На войне под наполеоновским орлом - [44]

На следующий день наш путь лежал через несколько мелких скверных городков, в одном из которых — Радчееве — проживало много вюртембержцев. При виде соотечественников они очень обрадовались и живо расспрашивали о своих родных местах и знакомых, живописуя при этом свое печальное положение в Польше так, что сердце разрывалось.

30 апреля на больших баржах мы пересекли Вислу, 3 мая вышли из великого герцогства Варшавского, у Илиенбурга (Иллово) вступили в Восточную Пруссию и 6-го заняли кантонир-квартиры у Найденбурга.

Радость от выхода из Польши и вступления в Восточную Пруссию была всеобщей и неописуемой. Если раньше из-за неприветливости бранденбуржцев и плохих квартир мы пеняли на всю Пруссию, то теперь благодарили Бога, что Он снова позволил нам быть среди людей. Впрочем, чтобы не быть несправедливым к полякам, я хочу сделать здесь несколько замечаний, которые бросаются в глаза каждому путешественнику при въезде в Польшу, и в подтверждение моих сведений привести несколько анекдотов. Перед этим я лишь должен заметить, что благосостояние и скромность, к которым я привык по своему воспитанию, законность и обыкновенное гражданское сознание, которыми я обязан моим добрым родителям, заставили меня чувствовать некоторые острые углы в Польше более болезненно, чем их, возможно, воспринял бы кто-нибудь другой.

В Польше нацию составляет лишь шляхта. Главная черта в характере дворянства — гордость, следствие бывшего порядка, при котором каждый шляхтич не только имел право голоса при выборе короля, но и сам мог выдвинуть свою кандидатуру. Обычно шляхтич — тиран по отношению к своим подданным, но раболепствует перед высшими; он подозрителен, злобен и вероломен по отношению к своим соотечественникам. Даже общие интересы не всегда способны объединить его с другим; его собственный интерес стоит выше интересов отечества либо же он объявляет первое вторым. Польша всегда была разделена на партии. Могущественные люди примыкали к той или иной, но ни один из них не был способен дать своему отечеству покой, несвойственный для выборной державы. Излишества и любовь к роскоши ввергли некоторые семьи в нищету, другие заставили предать отечество и в конце концов уничтожили нацию. Косчинско{329} и другие бравые люди не могли остановить всеобщего разложения, напрасно они пытались спасти страну. Она была разорвана [на части], но способ, каким это произошло, не благоприятствовал тому, чтобы завоевать сердца нации или, вернее, дворянства в пользу нового отечества. Хотя в своей части Пруссия делала все возможное для подъема страны и на следы ее владычества до сих пор смотрят с одобрением, но дворянство видело в ней только своего угнетателя и не замечало хорошего. Благосостояние дворянства снова выросло, но это его не радовало, потому что оно ничем не хотело быть обязанным своему врагу.

Когда Наполеон пообещал снова возродить Польшу к жизни, дворянство охотно взялось за оружие; оно не жалело ничего и охотно жертвовало деньгами, имуществом и кровью. Наполеон, вестник свободы, был обожествлен. Но он не восстановил польскую державу, а создал герцогство Варшавское и своими высокими налогами и раздутой военной мощью довел страну до изнеможения. Однако поляк видел в этом лишь временное явление и выносил все терпеливо. Новая война с Россией, надеялся он, снова вернет Польшу самой себе. В этом были его желания и стремления, отсюда проистекала его любовь к Наполеону. В герцогстве Варшавском, при верховной власти Саксонии, с польским дворянством считались мало; в Польском королевстве оно надеялось снова вернуть потерянные привилегии, улетучившееся благосостояние и высокий престиж. Дворянство гордилось своими прошлыми привилегиями и теми, кто возвещал им восстановление державы.

В Южной Пруссии дворянство стало зажиточным, в герцогстве Варшавском оно было бедным, но память о былом благосостоянии еще жила в нем. Частью из-за природной склонности к роскоши, которую еще усилило воспитание, частью потому, что оно не видело в этом необходимости, дворянство не привыкло к разумной экономии. Неизбежными последствиями этого стали обнищание и скудость. Некоторые примеры могут подтвердить эти последние характеристики. В Корнове, в 2 днях похода от Гнезно, я встретил шляхтича, который обильно оклеил окна своей комнаты бумагой, который не мог достать достаточно дров для отопления залы, черты которого были отмечены печатью голода, но чьи дочери, несмотря на все это, были одеты в шелка и за ними ухаживала одетая в муслин горничная. Схожий случай был с другим офицером моего полка — только там роскошь была еще большей, а домашнее благосостояние пало еще ниже, потому что вся дворянская семья пользовалась, на патриархальный манер, одним бокалом и одной вилкой, не имея скатерти. А расквартированному офицеру из-за отсутствия помещения в доме была предоставлена постель рядом с дочерьми дома на голой соломе.

Бюргерского сословия в Польше не существует. Итак, еще лишь несколько слов о крестьянах, не могу сказать — «о крестьянском сословии». Они вырастают рабами дворян, точно как скот, они не учатся ни читать, ни писать, и все, чему наставляют их родители, заключается лишь в немногих простых приемах и работах земледелия. У них нет собственности, их имущество принадлежит дворянину, он велит крестьянам обрабатывать большую часть своей земли и оставляет им лишь такой участок, какой им требуется, чтобы прокормить свою семью. Излишки избыточного урожая крестьянин должен уступать шляхтичу, так же как в противоположном случае свое содержание он должен ожидать от милостей шляхтича. Рожденный рабом, рабом воспитанный, крестьянин не знает иных чувств и потребностей, кроме животных. Он терпеливо подчиняется самым варварским прихотям своего господина и почтительно целует ногу, которая только что топтала его. По большей части бесчеловечное обращение делает его бесчувственным и безразличным. Он едва осмеливается дышать в присутствии своего господина. Если милость последнего оставила ему несколько грошей, он одурманивает себя водкой и из получеловека превращается в скотину. Тяга к воровству, которую можно повсеместно встретить у поляка-простолюдина и которой должен опасаться всякий путешественник, коренится не в алчности, но в неудержимой тяге к водке. От рабства проистекает и безграничная нечистота, которую можно встретить почти во всех крестьянских домах без исключения и которая распространилась на весь образ жизни и обычаи жителей. Вообразите комнату, внешние стены которой состоят из практически не обтесанных положенных друг на друга бревен, щели между которыми законопачены мхом, необструганные двери заперты деревянным засовом, три оконных проема в 1 и полтора фута