На войне как на войне (сборник) - [33]

— Не рассчитал, — оправдывался Костомаров-Зубрилин. — Варил я их с невымоченной солониной да еще малость подсолил. Не рассчитал.

Похлебали щей, покурили, покалякали о том, о сем, ругнули Гитлера. Костомаров-Зубрилин сообщил, что зовут его Петром Аггеичем, что сам он из Ростова, кадровик, был артиллеристом-наводчиком.

— Недалеко от Вильно немецкие танки раздавили нашу батарею, да. А в артиллерии я был на виду, первым наводчиком, да. На стрельбах в прошлом году сам командир дивизии мне руку жал, да. — Младший сержант вздохнул и сказал, что это не война, а сплошное свинство.

Над Новгородом появились «хейнкели». По ним принялась лупитъ зенитная батарея. Зенитки тявкали то отрывисто, то взахлеб. Белые комки разрывов испятнали над городом небо. Бомбили «хейнкели» беспорядочно. Возможно, у них не было заданных объектов, а возможно, им мешал плотный огонь наших зениток. Когда «хейнкели» улетели, над городом долго висела серая пыль и в центре горел дом.

— Ну вот, прилетел, нашумел, сбросил, наверное, груза тысяч на сто и сжег трехкопеечный дом. — Костомаров-Зубрилин потянулся к Сократилину и пристально посмотрел ему в глаза. — А когда мы их дома жечь будем? Да и будем ли?

— Конечно, будем, — сказал Богдан.

Пришли бойцы, те, что, по выражению Костомарова-Зубрилина, «щупали» старух в деревне.

— Принес, Митька? — спросил младший сержант.

— Я — да не принесу! — воскликнул синеглазый солдатик в непомерно больших шароварах и в гимнастерке до колен. — Рубайте, товарищ командир, — и поставил перед младшим сержантом котелок с молоком.

— Был командир, да весь вышел. Теперь он командир. — Костомаров-Зубрилин показал на старшину Сократилина, взял котелок, приложился к нему и не оторвался, пока не выдул полкотелка, потом предал Сократилину.

— А сам-то ты пил? — спросил Богдан синеглазого Митьку.

— Так точно, товарищ старшина. Надулся, как клещ. — Митька выпятил живот и постучал по нему кулаком. — Рубанули дай бог.

Красноармеец в распоясанной шинели, заросший до бровей рыжими волосами, ухмыльнулся:

— Шпана ты лиговская, Митька.

— Пошел бы ты, дядя, знаешь куда? — Митька посмотрел на Сократилина и прищурился. — Сказать ему, товарищ старшина, куда?

Богдан погрозил ему пальцем. Митька понимающе кивнул головой и закричал:

— Эй, хан Батый, айда молоко трескать!

Кугушев положил винтовку и, подойдя к Митьке, спросил:

— Чего орешь, глупый башка? Где твой молоко? — Взял котелок с молоком, выпил до дна, вернулся на порог бани и принялся драить винтовку.

Старшина отозвал Митьку в сторону и крепенько предупредил, чтоб тот бросил свои штучки-дрючки. Пока Богдан распекал, Митька слушал внимательно и даже старался быть очень серьезным, а потом поднял на Сократилина озорные глаза:

— А если не брошу? Что вы со мной сделаете? Домой-то все равно не отправите.

Митька Крылов был из Ленинграда. Как только началась война, он первым прибежал в военкомат и записался в добровольцы, хотя ему и семнадцати не было. Каким образом ему удалось провести комиссию военкомата, трудно сказать. Впрочем, для таких, как Митька Крылов, преград не существует.

— А вот возьму да и отправлю, — сказал Сократилин и утвердительно кивнул головой.

— Куда? — изумился Митька. — В Ленинград?

— В тыл. В детдом.

Это Митьку смутило. Он задумался, поскреб затылок и сказал:

— Ладно, договорились… Эй, Кугушев, теперь ты не Батый, а генерал Чингисхан!

Костомаров-Зубрилин, опрокинувшись на спину и задрав вверх ноги, захохотал. Кугушеву тоже стало смешно. Сократилин плюнул и обозвал Митьку мальчишкой.

Наконец-то появились сократилинские подрывники. Они притащили ведро картошки, каравай хлеба и сметану в глиняном черепке. Обычно в таких черепках в деревне кормят кошек.

Могилкин по приказанию Левцова стал чистить картошку. А сам Левцов принялся выламывать на дрова в бане раму и поднял такой шум, что и мертвый проснулся бы. Разбуженные бойцы возмутились и принялись было ругать Левцова, но он один всех перекричал да еще потребовал табаку на закрутку. Левцов вообще, где бы ни появлялся, задавал тон, как петух в курятнике. Сократилин давно уже перестал обращать на это внимание, а тут его вдруг осенило: «А что, если я Левцова назначу командиром отделения? Должен потянуть».

Сократилин раздобыл листок бумаги с карандашом. Потом выстроил свое «войско» и переписал. Оказалось в наличии семнадцать человек, шесть обычных винтовок, две винтовки СВТ, ручной пулемет Дегтярева и станковый — «максим», четыре карабина, шесть «лимонок» и четыре гранаты РГД. Взвод Богдан разбил на два отделения.

Командиром первого отделения назначил Костомарова-Зубрилина, а второго — Ричарда Левцова. Получив власть, Левцов застегнул воротник, сдвинул набок пилотку, затянул на последнюю дырку ремень и зычно скомандовал:

— Оружие вычистить так, чтоб оно сияло, как солнце, и даже ярче!

А когда явился «поэт» Попов, который попал в отделение Левцова, то Ричард набросился на него, принялся распекать за самовольную отлучку и стращать почему-то ревтрибуналом. Сократилину пришлось предупредить Левцова, что если он не прекратит самоуправствовать и драть глотку, то немедленно будет разжалован в рядовые. Попов действительно носил очки в черной оправе, с сильно выпуклыми стеклами. Высокий, сутулый, лицо голодное, вместо щек ямы, а нос с подбородком вытянулись друг другу навстречу. «Наверное, чахотка мужика гложет», — подумал Богдан и спросил: