На войне и в плену - [61]

Последнее, что мне запомнилось по бункеру, был очередной мой молодой сосед в возрасте восемнадцати лет. Он получил пять лет заключения в Сибири за «преступление», которое заключалось в том, что он осмелился посыпать свой хлеб солью. Интересно, существует ли еще где-либо, в той или иной степени в цивилизованном мире, порядок, когда подобное «преступление» влечет за собой подобное наказание? Теоретическая база, которую подвели под это «дело», заключалась в том, что соль способна вызывать водянку, довольно распространенное заболевание в любом лагере. Следовательно, употребление соли можно было приравнять к акту членовредительства или симуляции. Разумеется, в нашем мире имели место случаи настоящего саботажа и краж во время работ, и такие случаи, несомненно, должны были пресекаться и наказываться. Но случай с тем мальчишкой был совсем не единичен, и вскоре мне пришлось убедиться в этом: сотни немцев были осуждены на пять лет лагерей за «намеренное причинение вреда своему здоровью», заключавшееся в том, что виновный обменял свои полфунта хлеба на табак. Таким образом можно было легко сфабриковать обвинение против любого заключенного, который был чем-то неудобен или просто не нравился лагерному начальству.

Следующим шагом для меня была отправка в городскую тюрьму Смоленска, заключенным которой мне пришлось стать. Вечером в наш бункер в распоряжение все того же мерзавца Рошкова прибыли трое охранников, вооруженных самозарядными карабинами. Когда я смотрел на это отвратительное бледное лицо, черные взлохмаченные волосы, маленькие, как у змеи, карие глазки, глубоко сидящие в квадратном черепе, мне мыслилось: «Наверное, даже смерть не выглядит настолько омерзительно». Если бы у меня было достаточно сил для того, чтобы обезоружить одного из конвоиров, я сделал бы это только для того, чтобы пристрелить негодяя Рошкова, несмотря на предсказуемые для меня последствия.

Меня провели под конвоем по улицам города, как будто я был самым опасным бандитом: двое охранников шли в пяти шагах справа и слева, еще один — в десяти шагах сзади, все с оружием на изготовку. Местные жители разглядывали меня с ужасом и любопытством, звали своих знакомых, чтобы и те успели насладиться этим «головорезом». Даже машины съезжали на обочину и останавливались, пропуская нашу процессию. Ко мне никогда прежде не относились с таким безграничным почтением, и я постарался достойно сыграть свою роль. После того как я посмотрел на какого-то маленького мальчика, тот с плачем бросился к матери. Преимущество в наличии столь внушительной охраны заключалось в том, что никто не осмеливался подойти ко мне поближе и разразиться оскорблениями, как не раз бывало прежде.

Наконец показались высокие железные ворота тюрьмы. После того, что со мной сделали Рошков и его коллеги, я выглядел так, что, казалось, там мне теперь самое место. Ворота лениво распахнулись и снова сомкнулись за мной с грохотом огромных замков. Перед тем как я попал внутрь здания, меня тщательно обыскали с головы до ног, заставив раздеться догола. Охрана сдала меня с рук на руки, напоследок одарив меня злобным взглядом. «Здесь тебе и место, проклятый фриц», — сказал на прощание один из охранников. В тюрьме царила какая-то непонятная мне атмосфера. Сначала я даже подумал, что здесь кроется какая-то ловушка. Надзиратели встретили меня дружелюбно, в несколько шутливой манере. Они заставили меня рассказать свою историю, о том, как и за что я попал туда, после чего, пока они делали соответствующие записи, мне дали сигарету и оставили в покое. Потом один из тюремщиков повел меня через двор, вокруг кирпичных зданий, к новому корпусу, который получил здесь название «американского» за то, что внешним видом напоминал небоскреб. Поскольку мой сопровождающий вел себя довольно дружелюбно, я осмелился спросить у него, правду ли говорят, что три из четырех вновь построенных в России зданий являются тюрьмами. В ответ он только рассмеялся, а потом заметил, что, с его точки зрения, чем больше будет тюрем, тем лучше. Мы поднялись на третий этаж и подошли к камере номер 68, моему новому дому. Дверь распахнулась, и я оказался почти в полной темноте.

В «бункере героев» я уже успел привыкнуть, что меня содержали в одиночной камере. Поэтому я даже слегка вздрогнул от испуга, когда увидел перед собой силуэт худого высокого мужчины.

— Вы немец? — спросила меня «тень» на немецком языке.

Как только я ответил утвердительно, он засыпал меня вопросами, на которые я начал настороженно отвечать. Как меня зовут? В каком я звании? Из какого я лагеря? За что я здесь? Есть ли у меня табак? На последний вопрос я тоже ответил утвердительно, после чего мы присели на дощатые нары и в русской манере скрутили себе самокрутки из махорки и газеты.

— Но спичек у меня нет, — извиняющимся тоном признался я.

— Ничего страшного, — ответил сосед, — сейчас мы это исправим.

Из своей куртки он извлек немного ватина, который свернул в плотную полоску длиной примерно двадцать сантиметров. Потом он продемонстрировал мне нечто такое, чего я раньше никогда не видел. Это была квадратная дощечка размером примерно полметра, прикрепленная к стене в камере. От нее «тень» приподняла, как рычаг, какую-то деревянную планку, под которой начала перекатывать туда-сюда полоску ватина, и та вскоре задымилась. Следующим шагом было вынуть ее оттуда и подуть на нее. Вскоре материал разгорелся, и мы прикурили наши импровизированные сигареты.