На восходе луны - [8]

Марина игнорировала его слова. Вернее, сделала вид, что не слышала оскорбления. На самом деле обидно было до слез. Ну что за мерзавец! Гад, изнасиловал несчастную девчонку, а теперь еще и измывается. Недолго думая, стянула покрывало с постели, обвернула вокруг себя и вышла из комнаты, направляясь в душ. Однако Андрей не остался в комнате, пошел вслед за нею.

— Ладно, извини. Я тебя прикрою.

— Спасибо, уже не надо. Я уж как-нибудь сама, — холодно ответила Марина. — Ты б лучше свои причиндалы прикрыл.

Андрей не отреагировал на ее замечание, шел за нею, не отставая. Больше того, не позволил Марине закрыться, втиснулся вслед за ней в небольшую ванную комнату. Та уставилась было на него возмущенно, категорически отказываясь принимать водные процедуры при нем. Да нахал безапелляционно сорвал с нее покрывало:

— Ладно тебе, ты еще стесняться меня будешь после всего.

Схватил ее на руки и поставил в ванную:

— Не дергайся, я тебе помогу. Сам натворил, сам и помою. Как, говоришь, 'следы твоего позора'? Да ты прям поэтесса!

К бесконечному Маринкиному удивлению, на даче имелось не только электричество, но и вода. И даже горячая! Удивительно, да и только: в городе горячее водоснабжение не всегда имеется, а тут — на даче! Да еще и телефон. Чудеса, да и только.

Андрей открыл краны, отрегулировал их так, чтобы вода была приятно-теплой, и пустил струю душа на Маринкино измученное тело. Сначала просто поливал ее, потом стал поглаживать рукой, отмывая следы крови. Да только кровь-то была свежая, не засохшая, и оттирать ее не имелось ни малейшей необходимости, сама смывалась, растворяясь в воде. Просто ему приятно было купать ее, как ребенка.

Андрей далеко не в первый раз привозил девочек на дачу, а в городскую квартиру, пожалуй, приводил подружек еще чаще, но никогда ни одной из них не помогал смывать 'следы позора'. На удивление, ему самому это оказалось безумно приятно. И не только в физическом плане, хотя, естественно, не без этого — вон как 'орел' напрягся, хоть снова в бой. Нет, еще и в душе его что-то шевельнулось, что-то непривычное, щемяще-нежное. Какая-то вдруг жалость проснулась к глупой девчонке и почему-то благодарность за подаренную девственность. Вообще-то у него и раньше случались чистые девочки, правда, уже довольно давно, да и не так уж и много. И происходило все совсем не так, с гораздо большим трепетом и даже некоторой торжественностью, а вот поди ж ты, никогда чувства благодарности не испытывал. Ну отдалась и отдалась, ну была девочкой — стала женщиной. Это еще она сама пускай спасибо скажет за то, что он ее во взрослый статус возвел. А тут… Одновременно поражался глупости, с которой Маринка рассталась с взлелеянной своею девственностью, и радовался, что именно ему она подарила первенство.

Все гладил Маринку, гладил, пробираясь пальцами в самые недоступные места, якобы с целью получше промыть, чтобы и следа от крови не осталось. А сам получал такое небывалое удовольствие, что непреодолимо захотелось продолжить 'банкет' прямо здесь, под упругими теплыми струями воды. И так кстати вспомнил, что и с себя не мешало бы смыть 'следы Маринкиного позора'. Влез в ванну, благо раздеваться не было необходимости — так и прошагал через весь коридор в чем мать родила.

— Нет, зачем, уходи, — засопротивлялась Марина, пытаясь увернуться от его вездесущих рук. Как будто бы только что не наслаждалась его ласковыми прикосновениями, как будто неприятны ей были его наглые внедрения туда, где как раз и должно было, по идее, собраться больше кровавых потеков. Ведь даже немножечко расставляла ноги, чтобы Андрею легче было туда добраться…

— Расслабься, — прошептал Андрей, прижавшись к ее мокрой спине и смело шагнув под струи. Руки его жадно, но ласково гладили небольшую упругую Маринкину грудь, по-хозяйски опускались ниже, наглые и требовательные…

Марина, несмотря на боль и обиду, 'подаренные' насильником, с нескрываемым наслаждением подалась навстречу. Тело ее послушно выгибалось под его руками. Голова сама собою откинулась назад и легла на плечо Андрея, предоставляя ему возможность собирать губами влагу с ее шеи. Сладкая истома охватила ее, хотелось чего-то эфемерно-возвышенного, сладкого наслаждения, праздника тела. И, почувствовав, как в ее ягодицы уперлось нечто большое, подрагивающее от прикосновения к ее распаленной страстью плоти, прижалась к Андрею еще сильнее, словно пытаясь захватить того нервного 'солдатика'. Руки Андрея заскользили вниз, трепетные пальцы проникли туда, где не так давно воевал тот 'солдат'. Марина застонала от удовольствия, сжала их, словно взяла в плен. Тело ее задрожало, руки засуетились, слепо нашаривая позади себя 'солдатика'. Ей так хотелось, чтобы он вновь рванулся в бой, чтобы снова терзал ее плоть резкими движениями, но, нащупав наконец его рукою, ужаснулась:

— Ой, нет, он слишком большой. Я не выдержу, у меня все болит… Не надо, хватит, хватит…

Андрею вовсе не хотелось причинять ей дополнительную боль. Но и отказаться от намерений было уже не в его силах. 'Солдат' был в полной боевой готовности, рвался на поле боя, и утихомирить его теперь можно было только одним способом.