На волка слава… - [33]

— Она живет в Курбевуа, понимаешь?

Время от времени Гюстав поворачивался ко мне, чтобы сообщить какую-нибудь подробность.

— Она живет в Курбевуа.

Он говорил это с таким видом, как будто это было что-то невероятное, что-то чудесное. Словно никто и никогда не жил в Курбевуа.

— Она работает в «Трех кварталах». В рекламе.

Всем своим видом он восторгался: ты представляешь!

— Ну ладно, — сказал он наконец, вставая. — Дорогой Эмиль, я был очень рад увидеться с тобой, но…

— Но я хотел бы поговорить с тобой, — перебил я его.

Поговорить с ним о чем? Все было сказано. Но видеть, как они встают, чтобы уйти вместе, — у меня сжималось сердце. Видеть это счастье. Этот маленький светлый мир. А я — вне его, как всегда.

— Я должен ее проводить, — сказал он.

— Да ничего, — успокоила его девушка. — Если твоему другу нужно поговорить с тобой… Я пока схожу что — нибудь куплю, а потом вернусь за тобой.

Ладно. Она уходит. Гюстав опять садится.

— Я слушаю тебя, — обратился он ко мне.

Мне нужно было что-то сказать ему.

— Прежде всего, позволь мне поздравить тебя. Ты знаешь, я тебя понимаю. Понимаю на все сто процентов. Она вос-хи-ти-тель-на.

— Правда же? — воскликнул он.

Так победоносно. Как будто в этом была его заслуга.

— Да, — продолжал я. — Я тебя понимаю.

Становилось неловко. Я набрался храбрости.

— Но есть еще Жюстина.

Гюстав качнул головой направо, потом налево, потом резко еще раз направо.

— В этом деле, старина, я ничего не могу поделать.

— Но ты же обещал.

— Да, обещал, я признаю это. И я был искренен, даю тебе честное слово, Эмиль. Честно, я думал, что люблю Жюстину. То, что я испытывал, я думал, что это была любовь. Но видя, что я испытываю сейчас к этой малышке, я понимаю, что то была не любовь.

Конечно. Что я мог ответить?

— Да, — заметил я. — Это очевидно. Прошлое не вернуть. Но, видишь ли, Жюстину мучает то, что она так грубо говорила с тобой. Ругалась.

— О, я не сержусь на нее, — сказал он, подняв ладонь вверх.

Великодушный. Ничто так не делает мужчину великодушным, как сознание, что ты бросил женщину. Весьма любопытно. Теперь, когда его куколка ушла, но возник образ Жюстины, он снова стал похож на телка. На потухшего телка. Активным и погасшим — вот каким он был, этот Гюстав. Как будто двигается, но в потемках.

— Но она упрекает себя. Она очень сожалеет о том, что произошло.

Если бы только она меня слышала. Но чего я добивался по существу? Показать ей, что я что-то сделал? Привести его к ней, ее Густава, на несколько минут. Остальное, выйдет она за него замуж или нет, меня это не волновало.

— Ты ведь знаешь, какая она. Тактичная. Деликатная. Ну, ты понимаешь… Поставь себя на ее место. Знаешь, ты бы зашел как-нибудь вечером к нам. Вы мирно поговорите. Без всякой злости. Ты не считаешь, что так было бы более элегантно?

Я думаю, что нашел очень подходящее слово. Слово, которое его растрогало.

— Но как это сделать? Каждый вечер я провожаю Жанину. До Курбевуа. И там остаюсь ужинать.

Там он тоже ужинает, чертов Гюстав.

— Ты знаешь, она гордая. Даже ревнивая. Ты даже не представляешь себе. «Гюстав, если ты скажешь мне неправду!» Она часто повторяет мне это.

— Ну только один раз. Завтра, слышишь, приходи после работы. Ненадолго. А потом встретишь ее.

— Под каким предлогом?

Клюнул. Так, значит, интересно посмотреть на последствия своих проказ?

— Ты скажешь, что тебе нужно сделать сверхурочную работу. Такое же ведь случается. Скажешь, что должен остаться в банке до семи часов. Что тебя попросил об этом твой начальник.

Ладно, договорились.

— Но только, Эмиль, один раз и все. Я очень хочу по — честному объясниться. По-честному поговорить с Жюстиной. Я обязан. Но…

Читая продолжение, меня могут принять за хитреца, полного коварства, обвинить меня в том, что я устроил западню, что я занимался кознями. Вовсе нет. Там, в кафе, клянусь, я думал только об одном: о том, как избежать сцены по возвращении домой. Этим двум женщинам, жаждущим крови, нужно было бросить хоть какую-то кость. Я им рассказал о визите Гюстава. Пусть они сами объясняются. И чтобы оставили меня в покое. Об остальном я подумал только на следующий день, в бюро у Риве. О фразе Гюстава, которая вертелась у меня в мозгу, беспокоила меня. «Я ДУМАЛ, ЧТО ЛЮБИЛ», — сказал он мне. Он думал, что любил Жюстину. Искренне. Короче говоря, любовь как любовь. Потом он встретил эту Блосар, и любовь к Жюстине рухнула. Но эта Блосар, которую он, в свою очередь, СЧИТАЛ, что любит, как мог он быть уверенным в том, что на этот раз это серьезно, прочно, что эта любовь устоит? Устоит? Вот это было уже любопытно. Устоит до чего? До какого разочарования? До какого препятствия? «Гюстав, если ты скажешь мне неправду». А если она вдруг узнает, что он ей солгал. Хотя бы один только раз. Любовь устояла бы? Как узнать? А я очень ХОТЕЛ узнать. Любовь — это очень важно. Это стоит труда, чтобы проверить. Если бы она узнала, например, что он сказал неправду и что вечером у него не было сверхурочной работы? А в то же время для Жюстины… Я ведь все-таки был ее братом. Семья, с этим надо считаться.

Короче, я говорю заместителю директора:

— Простите, господин Лошон, у меня кончились сигареты. Я схожу в табачный киоск напротив.