На вершине мира - [10]

Жизнь на кораблях текла четко и размеренно. Каждый занимался своим делом. Пилоты управляли самолетами, штурманы сверяли курс и изредка переговаривались с флагманской машиной, бортмеханики ревниво следили за своим оглушительным хозяйством. Этим труженикам хватает работы и на земле, и в воздухе. Во время полета Молоков заметил некоторое неповиновение руля глубины. Он подозвал бортмеханика Ивашину и предложил ему осмотреть оперение. Ивашина пробежал вдоль всего фюзеляжа и выглянул в хвостовой люк, находящийся за оперением. Качка там была невозможной. По выражению Ивашины, хвост самолета «извивался ужом». Маленький рост механика мешал ему разглядеть детали. Свирепый ветер нещадно хлестал в лицо. Опасаясь, что ветер выдернет его из самолета, Ивашина попросил инженера Гутовского подержать его за ноги, затем подтянулся и в таком положении осмотрел все оперение. Оказалось, что ослабли тросы; вернувшись в самолет, механик их подтянул.

С приближением к Архангельску погода начала улучшаться. Облачная пелена приподнялась, и машины шли на высоте 500 метров. Моторы работали прекрасно и безотказно. Их ровный гул не изменялся ни разу. В пути Водопьянов и Мазурук попробовали передоверить управление установленным на их кораблях автопилотам. Автоматы послушно и педантично [36] вели самолеты по заданному курсу, точно выдерживая направление, скорость и высоту полета. После двухчасового испытания живые пилоты сменили своих механических помощников, воздав должное их исполнительности и точности.

Для посадки был приспособлен просторный полевой аэродром. Круто развернувшись, машины сделали приветственный круг над аэродромом и пошли на посадку. Огромные колеса пробороздили траншеи в глубоком снегу и замерли. Через несколько минут мы были окружены возбужденной толпой колхозников, сбежавшихся к месту старта со всей округи.

Первый этап перелета закончился. За пять часов корабли покрыли 1006 километров.

Большая Земля, как полярники обычно называют материк, кончалась, по сути дела, в Архангельске. Там еще можно было потребовать по телефону из Москвы приборы, запасные части, забытые детали снаряжения. Дальше шел путь, где участники экспедиции могли рассчитывать лишь на собственные силы. Поэтому экипажи с исключительной тщательностью и вниманием проверяли готовность к продолжению рейса. Дни, проведенные под Архангельском, были переполнены хозяйственными заботами, скорыми деловыми совещаниями, детальной технической подготовкой. Прежде всего все самолеты были переставлены с колес на лыжи. Затем исполинские крылатые корабли экспедиции подверглись придирчивому всестороннему осмотру. Неугомонные механики и инженеры непрерывно улучшали и совершенствовали свое хозяйство, внося одним им ведомые усовершенствования, перетряхивали и затем приводили в [37] порядок весь движимый и недвижимый инвентарь самолетов, Командиры кораблей почти безотлучно находились на поле, на месте решая все бесчисленные вопросы, неизбежно возникающие при подготовке машин к дальнему старту. Штурманы сурово контролировали навигационную аппаратуру, а вечерами ревизовали свои знания, обсуждали с командирами варианты маршрута.

Эта простая с виду работа оказалась далеко не легкой. Нужно было учитывать и погоду, и снос ветром, и вероятность обледенения в том или ином районе. В довершение всего существующие карты оказались почти бесполезными. Они были неточны и разноречивы. Ориентиров на севере очень мало, и поэтому штурманы привыкли относиться к ним с особым доверием. Тут же верить ничему не приходилось. На одной карте река, впадающая в Полдозеро, текла с севера, на другой — с юго-запада; названия одних и тех же сел значились по-разному, трасса рек изображалась противоречиво.

А весна наступала и бурно давала знать о своем приближении. Каждое утро О. Ю. Шмидт тревожно справлялся о температуре воздуха и недовольно покусывал бороду. Было тепло, дороги размокли, толщина снежного покрова уменьшалась на глазах. Синоптик экспедиции Дзердзеевский настороженно следил за всеми циклонами и антициклонами, возникающими на земном шаре, но не видел атмосферного просвета. Ожидая заморозка, сидел на аэродроме наш дальний разведчик Головин, сидели и мы. Отовсюду поступали нерадостные вести. Лед на Двине стал столь хрупким, что власти запретили проезд на автомобилях, в Нарьян-Маре термометр [38] отмечал плюсы. Жизнь шла хлопотливая и бивуачная. Пилоты жили в доме отдыха, в 27 километрах от города. Каждое утро они уезжали на аэродром, возвращаясь обратно к ужину. И вот вечерами, когда все бывали в сборе, наше настроение, омраченное наступлением весны, заметно поднималось. Коллектив подобрался жизнерадостный, бодрый, энергичный. Горячие опоры о метеорологической неразберихе сменялись рассказами летчиков и полярников. Сколь замечательны и красочны эти истории!

Испытывая радиостанцию, Головин сделал контрольный полет. Машина тяжело бежала по рыхлому мокрому снегу. Тогда бортмеханики Кекушев и Терентьев покинули свои места, чтобы подтолкнуть самолет. Облегченный аэроплан побежал быстрее, механики, проваливаясь в снегу, не успели за ним, Головин улетел без экипажа и лишь спустя несколько минут заметил отсутствие товарищей. В связи с этим Мазурук вспомнил аналогичный случай. Дело происходило на Дальнем Востоке. Отправляясь в очередной рейс, гидроплан Мазурука во время рулежки сел на мель. В кабине сидели женщины. Летчику пришлось сойти в воду, чтобы столкнуть самолет с банки. Машина быстро рванулась и побежала в открытое море. Мазурук кинулся за ней, но расстояние между ним и самолетом все больше увеличивалось. К счастью, машину волной развернуло в обратную сторону, и она с той же резвостью приблизилась к отчаявшемуся пилоту. Пассажиры ничего не заметили.