На вершинах знания - [5]

— Княгиня Джординеско?

Княгиня, ибо это действительно была она, смело взяла девушку за обе руки и, поцеловав ее, сказала небрежным и покровительственным тоном:

— Ma belle[6], вы прелестны! Рассказы вашей кузины так же похожи на действительность, как тень от луны походит на солнце. Я вас сразу узнала… Может быть, вы проведете меня к вашей бабушке?

И, сразу подчинив себе молодую девушку, она вышла вместе с нею из салона.

Фадлан с удивлением проводил глазами новую гостью, все время со вниманием вслушиваясь в тембр ее низкого голоса и как бы ловя ее русскую речь, слегка грассирующую и с неправильным произношением. Взгляд его черных глаз вспыхнул и потух только тогда, когда княгиня удалилась. Он сжал руку Моравского, наклонился к его уху и сказал так, чтобы не слышали другие:

— Профессор, вы обратили внимание на эту даму? Она очень красива. Но эта женщина…

Профессор обернулся к Фадлану.

— Что такое?

— …Мы сейчас говорили о вампирах. Ну, так вот, эта дама, может быть… даже наверное… эта дама вампир!

Профессор удивленно посмотрел на Фадлана, но ничего не ответил.

II

Несмотря на то, что в одной из зал дома Репиных был устроен открытый буфет, конечно, отличавшийся полным изобилием и роскошью, все-таки гостеприимная хозяйка радушно предложила своим гостям лукулловский ужин. В громадной столовой были накрыты отдельные столики, утопавшие в цветах и блещущие фарфором, хрусталем и старинным серебром с фамильными гербами. Было уютно и непринужденно, подобрались соответствующие кружки, каждый находил себе соответствующих партнеров и никто никому не мешал.

Тата Репина, заручившись содействием одной из своих соседок, своей закадычной и доверенной подруги, никем не замеченная, ускользнула из столовой и направилась в уже знакомый нам салон.

В этом салоне за трельяжем, густо увитым красивыми ползучими растениями, под широколиственной старой пальмой стояла маленькая козетка, казалось, предназначенная для тихого шепота признаний и робких поцелуев. Если место для объяснения было выбрано удачно, то еще удачнее было и время. Все находились в столовой и любопытнейшему из смертных не пришло бы в голову заглянуть в этот час в отдаленный полуосвещенный салон.

Но Тату ожидали. На козетке сидел Сережа Щигловский, герой ее маленького романа. Он был красив, носил английский пробор, не совсем глуп, хорошо воспитан и безукоризненно говорил по-французски. Лицейский мундир очень шел к его красивой фигуре, и Тата относилась к нему не так безразлично, как к остальной молодежи, увивавшейся вокруг нее на вечерах. Правда, эти вечера до сих пор были исключительно детские, в лучшем случае для подростков, но все же Тата достаточно искусилась в известном направлении и в совершенстве умела владеть искусством флирта.

Все же это было ее первым свиданием, о котором они с Щигловским условились за котильоном. Поэтому юное ее сердечко билось скорее обыкновенного и яркий румянец залил щеки при входе в салон.

Щигловский поднялся ей навстречу. Тата остановилась со смущенным видом и опустила глаза.

— Татьяна Петровна… Татьяна Петровна, — сказал Щигловский и запутался.

Он чувствовал себя довольно глупо. Ему не приходилось бывать на подобных свиданиях. Он вовсе не рассчитывал, что дело обернется так скоро. В пылу котильона все это казалось очень легко и удобно; вырвались легкомысленные слова, а Тата оказалась чересчур смелой и податливой.

— Татьяна Петровна! — повторил Щигловский и снова замолчал.

Из полуопущенных ресниц Таты блеснул огонек. Ей неудержимо хотелось рассмеяться.

— Татьяна Петровна…

— Боже мой! Я знаю, что я Татьяна Петровна, — сказала Тата: — вы мне твердите это уже в третий раз и на разные тона. Может быть, у вас есть и четвертый, и пятый, и так без конца. Неужели вы думаете, что это так интересно?

Щигловский потупился и окончательно смутился. Тата пришла ему на помощь.

— Вы меня звали, и я пришла. Сядем здесь, вот на эту козетку: посмотрите, как здесь хорошо.

Она опустилась на козетку.

— Садитесь сюда, рядом со мной.

Но козетка была очень маленькая и Щигловский не решался принять приглашение.

— Какой он смешной! Вы меня боитесь? Я не кусаюсь, — усмехнулась Тата. — Садитесь же. Вот так…

Они сели бок о бок, совсем близко друг к другу. Близость молодого благоухающего тела опьяняла Щигловского, он чувствовал, что вся его благовоспитанность готова улетучиться с минуты на минуту.

Он стал смелее.

— Татьяна Петровна, я не ожидал такого счастья. Вы, блестящая и гордая Тата… И вы здесь, со мной, в этом обворожительном tête-à-tête!

— Это все, что вы хотели мне сказать? Или будет еще что-нибудь?

Щигловский рассердился.

— Вы невозможны, Тата! Если вы зажимаете мне рот и не даете сказать ни слова…

Тата ударила его по руке своей длинной перчаткой.

— Во-первых, не злитесь! А во-вторых, кто дал вам право называть меня Татой! Разве мы так близки?

Щигловский поймал ударившую его перчатку и сказал почти грубо:

— Право?.. Захватное право. Это модно.

Тата взглянула на Щигловского и испугалась.

Глаза его блестели, весь вид его был слишком красноречив. Она сделала движение, чтобы встать, но было уже поздно. Щигловский обнял ее и его дыхание обожгло ее обнаженные плечи.