На Великой лётной тропе - [92]

Ей хотелось пойти и сказать Насте:

«Юшка мой муж, я связана с ним ребенком».

Ирина представила, какие слезы хлынут из ясных глаз Насти.

«Но ведь эти слезы сами придут к ней. Зачем я буду вызывать их? От этого не высохнут мои».

Ирина вернулась спокойная и нежная.

— Ты устала ждать меня? — Она поцеловала Настю.

— Куда ты ходила целых три часа?

— Меня ждали. Где живет Юшка?

— У нас. Приходи, увидишь.

— Бывает он у Прохора?

— Бывает. Когда же ты придешь? Я скажу Юшке, — предложила Настя.

— Ничего не говори. Что ему до меня и мне до него? Не говори ни звука, — запросила Ирина — и потом, провожая: — Если будет трудно, пристигнет горе, приходи.

— С чего ты вдруг заговорила про горе? — всполошилась Настя.

— Его много в мире, больше, чем радости. Особенно в нашем уральском, золотом мире. Здесь все какое-то непомерное, раздутое: жадность, богатство, бедность, вражда, зависть, ненависть. Я тоже по-уральски, непомерно ненавижу все, что выросло здесь на золоте, от золота. При этом нельзя спокойно, счастливо любить. Это постоянно лезет в душу, в семью.

Настя ушла встревоженная.

Ирину толкало что-то в Бутарский завод повидать Юшку, вся глубина, весь океан ее души пришел в волнение. Она не знала, что сделает, с чем придет. Может быть, кинется ему на шею, как жена, и скажет: «Люби меня, я буду любить тебя, каким бы ты ни был. Я не повисну на твоих руках, когда ты пойдешь на свои мятежные дела».

Может быть, встанет на колени перед ним и скажет: «Каюсь! Я предала тебя! Прости! Мне не под силу презренье, которым я презираю сама себя». Может быть, взглянет украдкой из толпы и уйдет плакать наедине о своей так рано погибшей радости.

«Нет, я приду и скажу: «Мой муж, я предала тебя, казни или милуй!» Я возьму к нему свою, нашу девочку и скажу: «Прости меня ради этого ангела!» И тут же браковала все это слезливое, покорное и загоралась другим: «Приду и скажу: «Да, я предала тебя. Но мое предательство — только расплата за твое. Сначала ты предал меня, предал моего и своего ребенка. Теперь возьми его!»

Несколько раз Ирина выходила на дорогу из Шумского завода в Бутарский, но не дошла, даже не вошла в бутарскую улицу из боязни, что случай столкнет ее с Юшкой и она сделает не то, что надо. Она начала бояться своей взбаламученной души.

Эрнст Людвигович неожиданно вернулся в Бутарский завод и вызвал помощника.

— Завтра объявите торги! Я не могу дальше терпеть, чтобы их скот поедал наши пастбища, доярки носили наше молоко.

— Будет объявлено. Как прикажете? Письменно? — Помощник с необычайной готовностью расшаркался перед управляющим.

— Устно! Собрать всех и объявить в присутствии властей. Билеты заготовлены?

— Предостаточно.

Управляющий предупредил урядника и земского:

— Будьте готовы!

Утром рабочие явились в завод. Мастера объявили по цехам, чтобы все оставили работу и шли на заводской двор.

— Вернулся управляющий, будет говорить.

Тысяча мастеровых сгрудилась на дворе и выжидательно молчала.

Сначала из конторы вышел урядник, за ним — несколько военных и последним — помощник.

Взмахом руки помощник призвал всех к молчанию и начал:

— Заводоуправление всегда было озабочено благоустройством вас, рабочих. К примеру могу указать, что вам нарезались покосы из заводских земель, отпускался лес и дрова за сходную плату, водопои, пастбища. Но в пользовании…

В задних рядах поднялся шум:

— Покосы! Велики покосы — ладошкой прикроешь!

— Мы их чистили, наши они!

— Водичку за денежку продают! Дар божий присвоили!

— Молчать! — заревел урядник. — Дайте человеку выговориться!

Шум затих.

— Говори, послушаем.

В раскрытые ворота шагнул Юшка Соловей и замешался среди рабочих.

— Но при пользовании, — продолжал ретивый помощник, — всеми этими угодьями применялась старая система, которая порождала бездну несправедливостей. У одного покос хорош, у другого плох, а платят они одинаковую аренду. Кто всю жизнь свою косит заливные, а кто суходол. Заводоуправление решило заменить эту систему другой, более справедливой. Так, покосы будут отдаваться с торгов, за лучший будут платить больше, за худший — меньше. Каждый на свой покос будет выправлять билет, где точно указаны границы, и никто уж ни к кому не сумеет вкоситься. Торги назначаются на завтра в конторе.

Человеческая тысяча точно умерла: ни выкрика, ни слишком громкого вздоха, только покачивания головами да иронические улыбки.

— На места общего пользования, как-то: пастбища и водопои, точно так же необходимо выправить билеты. Заводоуправление полагает, что рабочие уяснят всю выгоду для себя этой системы и придут нам на помощь.

— Придем, жди дураков! — крикнули в задних рядах.

— Додумались, прогнать хотите нас с дедовских покосов, перетасовать!

Помощник повернулся и юркнул в контору.

— Ну, слышали? — спросил урядник.

— Слышали.

— Завтра приходите, только у меня никаких скандалов и бунтов не устраивать! А теперь по цехам!

Юшка Соловей вышел со двора. Рабочие с бранью и угрозами побрели к станкам.

Под гул машин, под лязг молотов и вздохи паровика шли возбужденные переговоры.

— Вот когда петлю-ту накинули, выбрали времечко! Трава под косу просится, а они торги.

— Возьмем билеты — не считай землицу своей. Они тогда тебе сунут в рыло: «Какая такая ваша земля? А зачем билет на нее брал?»