На три сантиметра взрослее - [8]

— Ты опять?

— Юра, в чем дело?

— Объяснить?

Он пожимает плечами. Невероятная наглость! Видно, доверительные разговоры идут ему на пользу: у него новое выражение глаз и жест появился — вытягивает руку и указывает двумя пальцами: потуши, мол, свет. Я шлепаю его по руке. И тогда он — может, в отместку? — начинает со мной игру.

— Положение неважное, — говорит он озабоченно.

Я делаю вид, что не понимаю, о чем он; на самом деле мне не терпится узнать, что он выудил у Наташи.

— Юра, — говорит он, — ты же понимаешь, о чем я. Она приехала к одному человеку… — Ему приходится самому погасить свет: он делает это с таким видом, как будто сейчас скажет: довольно этих безобразий! Заодно он выпаливает: — Но его здесь нет! Он в командировке!

Я жду, что он продолжит. Ну сколько он может продержаться? Я жду — и вот тебе на: сопение, спит.

Утром до меня начинает доходить, что я совершенно не представляю, что происходит рядом со мной, кто живет в нашем доме, что привело ее в наш город? Да и в каких я с ней отношениях? Уходя по своим делам, она кивает моему названому, как своему, а мне так совсем по-другому — холодно. Я салютую в ответ, я все еще этого как будто не замечаю, а она, уже начав закрывать дверь, распахивает ее:

— Юра, что ты все жестикулируешь? Ты мне скажи что-нибудь! Как тебе нравится, Феликс? Приводит в свой дом, и его больше ни черта не интересует! Он даже не спросит, зачем я приехала! Подумаешь, привел! Знала бы, в гостиницу ушла!

Она хлопает дверью, я слышу, как она сбегает по ступенькам. Мой названый указывает двумя пальцами на коврик, который я только что сдвинул. Что я могу? Только пробормотать: она же сама предупреждала, чтоб никаких расспросов. Неужели я переборщил с деликатностью? Но теперь, по крайней мере, можно расспросить моего названого: кто этот человек, к которому она приехала? когда он вернется из командировки? Мой названый не так уж много знает: ну, парень из строительной бригады, они ездят ремонтировать котлы электростанций в длительные командировки, он и с Наташей познакомился, когда был в командировке. «Ты что-нибудь понимаешь?» — заканчивает он. Я отвечаю: не все, но кое-что понимаю. Он смотрит на меня с ожиданием. Тут сердечные дела, разъясняю я.

Она возвращается усталая, с каким-то новым выражением глаз — а я все верчусь возле нее, готовлюсь заговорить. Но она заговаривает первая:

— Да ладно, Юра. Мне просто утром не по себе было… Ну, да теперь уже все. Завтра я уеду.

Вечером она в первый раз говорит это: «Знали бы вы, мальчики, как мне неохота возвращаться!» — став коленками на чемодан и застегивая «молнию», — кровь прилила к лицу, она закусывает губу, совсем убитый у нее вид.

На следующий день она не уезжает.

В тот момент, когда чемоданчик уже застегнут и я завожу с Наташей разговор, чтоб она осталась (у нас столько друзей в этом городе, подыщем работу; на заводе, где работает Улановский, есть общежитие), — в этот решающий момент появляется Владик Покровский. И хотя, видно по всему, он озабочен, он все же взглядывает на Наташу, кивает ей и улыбается такой улыбкой, что становится ясно: он не сомневается — перед ним чудесный человек, может быть такой, что входит в десятку лучших людей на свете. Наташа скрещивает руки на груди, долго разглядывает его и как будто собирается спросить: за что мне такая милость?

Владик просит меня побыть с его мамой: у нее гипертонический криз, шалит сердце, а ему надо сбегать в аптеку. Уходя, Владик опять кивает Наташе и опять улыбается ей, а Наташа на этот раз шлет навстречу его улыбке свою: они, эти светящиеся улыбки, сталкиваются чуть ниже люстры, происходит электрическая вспышка, как при коротком замыкании, и в квартире гаснет свет. Мой названый успокаивает нас: сейчас он все наладит.

Здесь я хочу уточнить, что сам я не помню улыбок и не представляю, из-за чего в тот вечер потух свет. Первое появление Владика я описываю со слов моего названого — если что не так, это на его совести. Но я хорошо помню, что было дальше: я иду следом за Владиком и побаиваюсь, что его мама опять начнет меня пытать, куда девалась деликатность. Но на этот раз она о бессердечности заводит разговор: на работе у Владика бессердечные люди. Они над Владиком потешаются. Уже дошло до того, что она не может позвонить ему на работу. Она, когда звонит, всегда представляется: «Это звонит мама Владика». И вот из-за этого над Владиком смеются. Владик вернулся, когда она начала у меня допытываться, куда девалась чуткость, а я уже начал бормотать: да, с чуткостью у нас действительно скверно…

Владик в тот вечер еще раз заходит к нам. Он просит завтра наведываться к его маме, пока он будет на работе. Тогда Наташа — это уж я точно помню — взглядывает на меня, на Феликса: нет, мы для такого дела не годимся; она тут же идет знакомиться с мамой Владика. «Ну вот, у меня отсрочка», — говорит она, вернувшись.

Теперь Владик и его мама как бы в нашей компании: мы устраиваем сражения в домино и прослушиваем пластинки, самые долгоиграющие на свете: Бах, Прокофьев, Стравинский. На второй или третий день, когда Наташа с моим названым отправляются за покупками, я остаюсь с мамой Владика один, и между нами происходит разговор о том, что на некоторых людей стоит посмотреть — и сразу понятно: перед тобой великолепный человек. Много ли таких людей? Признаться, не очень. Но попадаются — это такое счастье! Я сам привожу три примера. Я готов еще примеры приводить: я просто счастлив, что мне не придется отвечать на вопрос: куда девались хорошие люди? Но мама Владика не хочет слушать.