На три сантиметра взрослее - [14]

— А мама?

— Беру это на себя.

— Мы поедем с Феликсом.

— Хорошо. Если тебе одному страшно.

Он отгадал: мне страшновато, хотя я и верный защитник посторонних, самый преданный им человек во всем свете. Но это слово «действуй»… после него мне как-то не по себе.

— Хорошо, — говорю я, — хоть мое согласие само собой подразумевалось; я произношу это и чувствую, что первая моя история подходит к концу и пора переходить на прошедшее время.

…Недалеко от нашего дома произошел второй достопамятный случай: мы встретили сына Твердоступова. Это опрятный, серьезный мальчик; кто-то заботится о его челке — мама или он сам. А какие у него манеры! На этот раз он был при галстучке, и оказалось, он теперь начинает здороваться с людьми метров с двадцати. Я тоже поздоровался и взглянул на Улановского: что же ты не замечаешь? Но Улановский уж очень глубоко погрузился в свои мысли. Дальше мы с этим мальчиком постояли друг против дружки и поговорили.

— Как здоровье мамы? — Я первый начал проявлять внимательность к людям.

— Хорошо. А твоей?

— И моей. Дома все в порядке?

— В полном. А у вас?

— И у нас!

Замечательно получалось: будто ты полчаса уже с кем-то играешь в пинг-понг, а шарик все не падает. Я выставил вперед правую ногу, он выставил вперед левую ножку…

— Твой папа, кажется, болел?

Кивок.

— Но уже здоров. А твой не болел?

Кивок.

— Ну что ж, до свиданья. Привет всем.

— И от меня передай.

Я думал, Улановский хоть примет участие в прощании, но он никак не мог выбраться из своих размышлений.

— Ты что же, так и не заметил сына Твердоступова?

— Юра, — ответил он, — я знаю сына Твердоступова с самого его рождения: это был не он.

Так с кем же я уже три года веду эти разговоры? Неужели с посторонним? А он за кого меня принимал? Похоже, у нас с этим мальчиком одни и те же семейные традиции.

А дальше я увидел, как из парадного вышел Владик Покровский, он нес такой же чемодан, как у Наташи, он шел нам навстречу энергичными шагами, какими ходят люди, когда опаздывают на работу. За ним из парадного выпрыгнул мой названый.

— Юра! Какое счастье! Я запомнил название станции! Владик едет за ней!

Они не остановились: не до нас! Они ушли довольно далеко, когда я сообразил, что надо спросить, о какой станции говорил мой названый: о той, где Наташа жила, или о той, куда она уехала. Я их нагнал. Оказывается, мой названый отсылал Владика не туда. Это было моей маленькой победой, и я немного утешился. Ведь если по совести, на высоте оказался мой названый. А моя деликатность, чего она стоила?

В доме у Владика и Наташи мой названый свой человек. А однажды в классе он рассказывал, наглец, как выдал замуж одну очень милую девушку. И я не прервал болтуна, мне даже захотелось уточнить, что название станции все-таки добыли мы с Улановским.

ВАРИАЦИИ НА ЖГУЧУЮ ТЕМУ

Мне нужна возлюбленная.

Светлая и тоненькая,

В платье развевающемся…

ПОЛЬ ЭЛЮАР

Если вы живете в нашем городе, вы обязательно видели меня: я тот, который ходит с авоськой. Я такой один: все остальные ходят с девочками. Они назначают им свидания, простаивают с ними часами у парадного и говорят о чем-то таком, о чем полагается говорить парню с девочкой. Даже мой названый встречается с хохотушкой в смешном беретике.

Я, как видите, исключение, и это меня угнетает. И если уж я по каким-то таинственным причинам не могу обзавестись девочкой, то от авоськи, казалось бы, избавиться ничего не стоит. Тогда бы я просто ходил по улице, хоть и без девочки, но и без авоськи — в моем положении и это было бы достижением. Но избавиться от авоськи мне не позволят. Скоро вы поймете почему.

Авоська эта зеленого цвета, довольно вместительная: как-то я тащил в ней восемнадцать бутылок минеральной воды.

Перед тем как отправить меня в очередной рейс, мама готовит на кухне пакеты. В это время она обычно рассказывает о Славике, сыне сослуживицы. Этот Славик в маминых историях все делает без напоминания: увидит, что пол на кухне грязный, — вымоет, увидит, что в ведре полно мусора, — вынесет.

Мы начинаем наполнять авоську, сначала засовываем пакет с апельсинами — это для Шуры, потом со свиными ножками — это для Нюси, сверху мы кладем еще один пакет со свиными ножками — это наш, его надо пристроить в Нюсин холодильник. Я встряхиваю авоську, чтобы пакеты разместились как следует, и направляюсь к двери.

— А я-то думала, — говорит мама, — что ты догадаешься вынести мусор.

Я откладываю авоську и иду выносить мусор.

Потом я ухожу со своей авоськой.

Меня здесь знает каждый воробей из той компании, что посещает кормушку напротив наших окон. Хлеб и пшено в кормушку подсыпает старушка лет ста восьмидесяти. Она меня тоже знает. Стоит мне показаться — и старушка начинает пялиться на меня из окна. На маму и Улановского она тоже пялится. Как-то мама сказала: «У этой старушки не очки, а прибор для наблюдения».

Недавно старушка заговорила:

— А ты все ходишь? И что ты носишь в этой авоське?

— Все, что выбрасывают, — ответил я, — апельсины, свиные ножки…

Иногда я встречаю женщину с кошелкой.

— А ты все с авоськой? — спрашивает женщина.

— Угу, — отвечаю я. — А вы все с кошелкой?

Женщина эта любит поговорить о нашей семье. Она ставит кошелку на тротуар и начинает рассказывать, как видела недавно нас в парке — меня, маму и Улановского. Мы ели мороженое, и сразу было понятно, какая мы чудесная, дружная семья. Ведь не всегда же так получается: мы все любим друг друга, хоть отец у меня и не родной. Когда-нибудь я спрошу эту женщину, почему ее так интересует наша семья. Может, она нам родственница, а мы об этом не знаем?