На три сантиметра взрослее - [12]

— Юра, все в порядке. Она просто счастлива. Ты же понимаешь, в чем дело? Неужели не понимаешь? — Он наконец-то сделал выдох: от разговора по телефону и прыжков он раскраснелся — я не припоминаю, чтоб он когда-нибудь выглядел таким молодцом: — Юра, как ты ухитряешься ничего не замечать? Владик же в нее влюблен!

— Откуда ты знаешь?

Тут я и узнаю о светящихся улыбках, от которых перегорают пробки, и о многом другом, что так и прыгает в глаза моему названому, а моим зрением почему-то не воспринимается.

Когда я возвращаюсь от Шуры, мне попадается на глаза женщина с таким же чемоданом, как у Наташи, это, может быть, даже Наташин чемодан: такой же новенький, купленный в дорогу. Ну что за чепуха! Их тысячи, таких вот чемоданчиков из кожзаменителя с замком-«молнией». И все же я не могу отделаться от мысли, что Наташи у нас нет. А разве поцелуй этот на лестнице не был прощанием? В парадном все подтверждает мою догадку: солнечный луч пересекает ступеньки каким-то роковым образом, где-то муха жужжит на особенный манер, наверно, в паутине запуталась. Мама и Улановский встречают меня в прихожей, я пробегаю мимо них в комнату и сейчас же нахожу на столе ее записку: «Я уезжаю, не сердись, что так: ты бы стал отговаривать, но я же вижу, твоим родителям не до меня». Дальше сообщается, что она решила ехать на ту самую станцию на Волге, о которой как-то рассказывала; в самом конце привет Феликсу и о том, что обязательно напишет, как только устроится. Мама с Улановским объясняют: они услышали, как щелкнула дверь, но не придали значения, решили, что вышла погулять, а потом уж заметили, что нет чемодана. Мама уверена, что так не поступают: они с Улановским все-таки заслуживают, чтобы с ними попрощались… Я ее прерываю:

— Ты довольна? Теперь все спокойно, не надо ни у кого паспорт проверять.

— Не ори! — По глазам ее я вижу, что она собирается мне влепить пощечину. — Не ори! — и хлоп, не очень сильно, но все же для усмирения. — Ну-ка, замолчи!

Я убегаю, хлопнув дверью; на трамвае добираюсь до вокзала: по три раза обшариваю глазами оба зала ожидания, обхожу все четыре перрона, все места, где может приткнуться человек: несколько женщин и двое мужчин с такими же чемоданами, как у Наташи, — вот и все.

Дома мама загораживает мне дорогу.

— Ты, кажется, считаешь, что прав? — Еще ни разу, наверно, мама никому не позволяла остаться правым. — Так я тебе сейчас объясню. Как ты думаешь, почему нас все любят?

— Все?

— Да, все! Не иронизируй! Я тебе объясню почему. Мы всегда помним, кому чем можем помочь. Я помню, что у Наденьки повышено давление и ей нужен браслет. Я его сегодня принесла. Я помню, что сыну Родиновского нужен репетитор по математике… Мы бы и этой девушке помогли.

Я пытаюсь проскочить мимо нее, а она еще раз шлепает по щеке, теперь уж гораздо слабей, чтоб показать, что и в первый раз было не так уж всерьез.

— Ты будешь каждый раз получать, пока не научишься разговаривать с матерью! Пойми, мы не можем помогать всем. Проходимцам мы не помогаем. Мы не имеем права рисковать. Это слишком дорого может стоить.

Как поплатилась дочь Наденьки, рассказывает она, за то что связалась с проходимкой! Доверилась, не контролировала, и та вместо грудного молока давала для малютки коровье.

Она доказала мне свою правоту, теперь она готова меня пропустить. Но я спрашиваю, как это могло случиться, недавно я наблюдал, как на улице стояла девушка с чемоданом и плакала — и никто к ней не подошел, никто этого не заметил. Я стоял долго! Что это происходило?

— Не ори! Какое отношение мы имеем к этим людям, которым дела нет до плачущего человека? Может быть, ты хочешь сказать, что и мы могли бы пройти и не спросить?

Вот именно: это я и хочу сказать. Она же, та девушка, посторонняя. Для нее в нашей авоське ничего не припасено! Для нее не стоит делать почти невозможного. Что за несчастный народ эти посторонние! Давно уже нужно за них кому-то вступиться. С ними не церемонятся, их третируют и не замечают, игнорируют и не слышат; посторонний путается под ногами там, где свой человек ласкает глаз; посторонний изумляет продавщицу своим нахальством, когда просит продать ему точно такой же портфель, какой она только что продала своему знакомому.

Я обращаюсь теперь к Улановскому: это нам с ним не достался красивый портфельчик. А нам так хотелось. Пришлось просить мамину сослуживицу — она обещала достать. А сами мы как относимся к посторонним? Вспомнить хоть мастера из телеателье.

…Наш телевизор сломался как раз перед началом большого футбола на первенство Европы.

— Я завтра попрошу одного своего сослуживца, — сказала мама Улановскому, — а ты на всякий случай зайди в ателье.

На следующий день пришел мамин сослуживец, привел в порядок телевизор, еще и унес с собой разбитую крышку от маминой красивой пудреницы, чтоб у себя дома склеить. Милейший человек! О мастере из телеателье я забыл, а он тут как тут — является в десятом часу вечера. Я, как назло, дома один. А человек уже возмущенно дышит.

— Как же так! Он меня так упрашивал!

Я извиняюсь во второй раз и протягиваю ему рубль из своих скромных сбережений.