На трассе — непогода - [44]

Они пробрались к стеклянной будке справочного бюро, но никого не обнаружили возле нее; Лиза обратилась к дежурной, и та ответила, что тут крутился целый час какой-то мужчина, куда ушел, она не знает, но, кажется, спрашивал что-то насчет гостиниц.

— Значит, туда пошел, — сказала Лиза. — Он найдет, он дотошный.

— Ну что ж, двигаем к себе, — предложил Семен. — Будем ждать.

Лиза подумала и просяще посмотрела на него:

— Только знаешь что, Сеня, я тебя очень прошу — ты от меня не уходи. Даешь слово?

Он понял: она вообще-то храбрится, а на самом деле ей страшновато, потому что не очень уверена в себе, и это понятно — как бы ты ни относился к родителям, все же жизнь прожил под их опекой, привык, что они не только тебя кормят и одевают, но и приказывают, как поступать, и если по-настоящему нажмут, то не всегда хватит сил настоять на своем, особенно девочке: девчонки больше подвержены послушанию.

— Ладно, буду с тобой, — пообещал Семен…

В гостиничной комнате за столом сидел отец Лизы — Семен сразу это понял, как взглянул на этого человека: у него было нечто общее в выражении лица с дочерью, но трудно бывает объяснить, что же именно, потому что внешне отец Лизы был мало на нее похож: полный, с обрюзгшими щеками, под крепким носом с горбинкой пышненькие усы, он их нервно приглаживал двумя пальцами, а глаза у него были не серые, как у Лизы, а коричневые, и затаилось в них что-то по-собачьи грустное. Увидев Лизу, он тяжело поднялся, стало видно — у него обозначилось кругленькое брюшко. Она подбежала к нему и поцеловала в щеку.

— Здравствуй, отец.

Он погладил ее по голове, прижал к себе и так постоял, тяжело дыша, глаза при этом у него еще больше погрустнели. Он судорожно втянул в себя воздух и сказал:

— Что же ты, а? Как же это ты того… Нехорошо. Мать скисла. Сердце у нее…

— Ты сядь, отец, — сказала Лиза. — Ты, пожалуйста, сядь. У тебя вид больной.

— Э-э, что вид, при чем тут вид? — Но все же послушно сел, полез в карман. — Курить тут можно?

— Да, да, кури.

Он достал пачку сигарет «Столичные», закурил, но спохватился, неловко протянул пачку Лизе.

— Нет, — сказала она, — я бросила.

— Ну-ну… Это хорошо. — Он посмотрел на Семена, как-то затравленно, жалко посмотрел и сказал: — Может быть, выйдем, там поговорим?

— Нет, отец, — сказала Лиза, — мы здесь поговорим. Вот, пожалуйста, познакомься — мой друг Сеня.

— Друг, — как эхо, повторил он. — Значит, друг. — И чуть приподнялся, протянул Семену руку, она оказалась большой и пухлой. — Очень приятно. Валерий Зиновьевич. Очень приятно.

— Мы при нем поговорим, — сказала Лиза. — Я так хочу.

— Ну-ну, — протянул Валерий Зиновьевич, — если ты настаиваешь… Я не спорю. Да-да, я не спорю.

— Я тебя слушаю, отец.

Лиза села напротив него и посмотрела ему в глаза.

Он помолчал, вращая в толстых пальцах сигарету, наконец сказал, теперь уже более твердо:

— Не так ты все сделала, Лизок. Разве нельзя было по-хорошему? Ну, захотела в Ленинград, к тете Насте, разве мы бы тебя не отправили?

— Я все так сделала, отец. Мы ведь с тобой об этом говорили еще раньше, до того, как я на завод техничкой пошла. Я не виновата, что ты не поверил.

— У тебя всегда были заскоки, мы с мамой предупреждали…

— Вы за меня не бойтесь. Ты ведь умный, ты ведь сам должен понять, что когда-то мне нужно было так сделать.

— Разве тебе плохо у нас?

Она передернула плечиками, словно ее начинало знобить, хотя в комнате было душно, как все эти дни.

— Я тебе говорила. Совсем не потому я ушла, что мне чего-то не хватало. Наоборот, слишком много у меня всего было, просто не нравилось мне, как дома…

Валерий Зиновьевич вскинул голову, быстро посмотрел в сторону Семена, мясистые щеки его покрылись краснотой.

— Перестань! — сердито сказал он. — Это тебя не касалось.

— Ты, папка, не сердись, — вздохнула Лиза, — но это меня касалось и сейчас касается.

— Мы для тебя все, — с одышкой проговорил он. — Разве в чем-нибудь отказывали? Да, кроме тебя, у нас и нет никого.

— Есть, — сказала она. — Но дело совсем не в этом. Мне ничего не надо, я должна все сама. Хочу так… Ты ведь тоже когда-то начинал сам. Это-то можешь понять?

— Что же, у вас сейчас мода такая? — усмехнулся он. — Отказ от всего, вроде хиппи?

— При чем тут хиппи? Я их не видела и не знаю. Да и не люблю я никакой моды. Терпеть не могу, чтобы у всех было все одинаковое. Просто считаю, что должна узнать, чего стою, без всякой чужой помощи. А это можно проверить только в деле. Ты сам говорил… Странные вы люди: когда говорите — все правильно, а когда до дела дойдет… Ну почему ты понять не хочешь?! — в отчаянии воскликнула она. — Сами так живете и хотите, чтобы я…

— Перестань! — прикрикнул он на нее, теперь не только лицо, но и шея у него стала красной, и он заговорил, волнуясь, видимо мысленно махнув рукой на то, что в комнате были посторонние: — Что ты о нас знаешь? Да и понять ничего не можешь. Заладила: «Не так живете, не так живете…» Посмотрим еще, как ты жить будешь. Смолоду все кажется — трын-трава. А ведь мы с матерью твоей двадцать лет вместе. Ну и что же, что у каждого свое было? Вырастешь — узнаешь: у многих так бывает, а все равно вместе. Сколько я людей знаю, гладкую жизнь никто не прожил. Ты думаешь, мы с матерью вместе потому, что боимся: суды-пересуды, да с квартирой трудно, и общественность по головке не погладит? Не боимся. Вот знай: не боимся! Может, вначале это и было, а потом нет. Мы потому вместе, что уж не можем друг без дружки. А ты это не поймешь. Подумаешь — развод, плюнуть и забыть. Приросли мы друг к другу, нам так теперь и доживать…