На трассе — непогода - [2]

Вчера весь день скитался он по двухэтажному зданию с широченной стеклянной стеной, за которой нудно плескался дождь. Вокзал с железобетонными лестничными переходами, пластиком перил и кассовых стоек, потухшими черными табло был насыщен испарениями, воздух держался плотный и липкий, в нем висел гул человеческих голосов. Люди наполнили это пространство до отказа, сидели и полулежали в креслах с металлическими гнутыми ножками, обитыми коричневой искусственной кожей; те, кому не хватило этих кресел, разместились на полу, расстелив на нем газеты, поверх — кто куртку, кто пальто, оставив для проходов узкие коридоры; в иных местах в углах и на лестничных площадках люди лежали и сидели, отделившись чемоданами, и это чем-то напоминало птичьи гнезда.

В гуле голосов к концу дня не было ни ропота возмущения, ни недовольства, а лишь терпеливая покорность ожидания. Если в первые часы Танцырев, не выдерживая вокзальной обстановки, выбегал покурить под козырек подъезда, чтобы ощутить на лице тепло влажного воздуха, нетерпеливо поглядывал на небо, а потом спешил к справочному бюро, жадно прислушивался к тому, что толковали многочисленные знатоки погоды из пассажиров, то к вечеру он устал от этого и, найдя себе место возле закрытого ларька с сувенирами, расстелил, по примеру других, на полу газету, на нее плащ, лег и закурил сигарету, тайно пряча ее в кулак, как это делали другие. Табачный дым вился над рядами кресел, выдавая маленькие человеческие хитрости, в плотном воздухе он собирался в голубоватые бесформенные хлопья, они медленно поднимались к высокому потолку, меняя на пути своем объемные очертания, и, наблюдая их движение, Танцырев почувствовал облегчающее безразличие. «А, что будет, то будет…» — тут же усмехнулся, понимая, что мысль эта означала конец его бесплодной суете, и, докурив сигарету, задремал.

Проснулся, когда под потолком зажглись большие молочные плафоны, увидел перед собой покрытые грязью сапоги, где-то за ними на рюкзаке покоилось бородатое лицо с очень ясными голубыми глазами, один из них подмигнул Танцыреву.

— Что, коллега, до утра наверняка загораем?

— Почему коллега? — спросил Танцырев, разминая затекшее от лежания плечо и оглядывая бородатого, облаченного в морской китель.

— Судовой эскулап, — представился тот и не поднимаясь кинул Танцыреву журнал: — Ваше хозяйство.

Это был последний номер «Вестника хирургии», — наверное, Танцырев обронил его возле себя, когда задремал.

— Я эту погодку знаю. Тайфун дело не шуточное, даже на суше. Такая дрянь в небе может провисеть дня три, а то четыре. Бывает, и больше недели держит. Воздушная пробка. Советую податься в город и искать пристанища.

— А сами что же вы?

— У меня тут свои интересы есть, — ответил бородатый и подмигнул ясным голубым глазом.

Танцырев поверил ему. «Конечно же глупо, — подумал он, — торчать тут ночь на полу. Да, наверное же, есть и при аэропорте гостиница». Эта простая мысль взбодрила его.

— Спасибо за идею, — сказал он, поднимаясь.

— Не стоит, — насмешливо ответил бородатый.

Танцырев тоже усмехнулся, подумав, что он действительно нелепо выглядел возле этой будки с сувенирами, на полу, в новеньком сером костюме, при белой рубашке с пятнистым галстуком-бабочкой, и ему стало весело.

Надев плащ, он вышел под дождь, на привокзальную площадь.

Через дорогу, в парке, светился желтыми окнами ресторан, для начала можно было заглянуть туда, но заходить в помещение не хотелось: парной, теплый воздух улицы был приятней табачной затхлости и запаха кухни, да и голода Танцырев не ощущал, нахватавшись бутербродов в вокзальных буфетах.

Справившись у первого встречного, где тут гостиница, он прошел по указанному пути через темную мокрую аллею парка к трехэтажному зданию. Вот там-то ему и объяснили, что все давным-давно забито, но есть еще несколько мест в летнем отделении, да и то в общем женском номере, если он согласен… Впрочем, это и без того большое одолжение.

Так он попал в длинный, видимо только в нынешнем году сооруженный барак, и когда ему в темноте старуха дежурная указала койку, быстро разделся, лег на влажную простыню и тотчас заснул.

«Нужно что-то предпринимать», — размышлял он, одеваясь и разглядывая соседей по комнате.

Справа сидел на кровати темно-рыжий человек, большие залысины увеличивали и без того крупный лоб, да и все черты его лица были крупны: тупой нос с округлым срезом к плотным губам, под очками в золотистой оправе выпуклые бледно-голубые глаза, выдвинутый вперед подбородок. Как у большинства обладателей таких волос, кожа на его лице была красноватой, от него исходил сладковатый запах одеколона. На нем были табачного цвета брюки из искусственного материала, названия которого Танцырев не знал, пиджак небрежно брошен на кровать. Человек этот неторопливо собирал шнур электробритвы, чтобы уложить ее в прямоугольный жесткий портфель с металлическим ободком и стальными замками, — эти портфели вошли в моду год назад, их называли кто «дипломат кейс», кто — «джеймс бонд», и Танцырев сам мечтал о таком.

Дальше, не следующей кровати, прикрыв только ноги шинелью, лежал солдат, судя по погонам — пограничник. Он еще спал, уютно подтянув к животу колени и подложив под щеку ладошки, сложенные пирожком; в подстриженных ежиком темных волосах застряло перо из подушки, и, может, поэтому его заостренное лицо с большими губами казалось цыплячьим.