На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917 - 1919 гг. - [70]

В комментарии к мемуарам Эренбурга «Люди, годы, жизнь» (М., 1990) и его книге «В смертный час» (СПб., 1996 сост. А.И.Рубашкин) указано неточно число публикаций писателя в газете «Киевская жизнь» (16), на самом деле было опубликовано пятнадцать произведений, но поскольку очерки «Мои кочевья» шли в трех номерах, то общее число публикаций — семнадцать.

Все статьи первого и второго разделов, а также из «Киевской жизни» (вторая часть третьего раздела), даны по тогдашним газетам и журналам — de visu.

Незамутненный взгляд (Илья Эренбург в годы, революции и гражданской войны)

В 15 лет Эренбург вошел в революционное движение, вскоре узнал тюремные нары и уже в неполные восемнадцать был вынужден уехать из России. «Эмигрантом со школьной скамьи» называл его Брюсов.

Встреча с Парижем ошеломила, этот город на многие годы стал его домом, не всегда гостеприимным. Эренбурга позвали к себе культура, поэзия, живопись. Не сразу, но довольно скоро, он отошел от социал-демократии. Начались скитания свободного художника, юного поэта, менявшего свои привязанности. Одна из них — увлечение католическим поэтом Ф.Жаммом была столь сильна, что Эренбург едва не принял католичество. Все это необходимо знать читателю, чтобы стали ясней те события в жизни автора, которые пока еще раскрыты недостаточно.

Важнейшая веха биографии Эренбурга — Первая мировая война. Корреспондент «Биржевых ведомостей» увидел окопы Северной Франции, русских солдат на Западном фронте, раненых в госпиталях. Это была суровая школа жизни, которая далеко увела от юношеских мечтаний. И все же, когда в феврале 1917-го из Петрограда пришла весть о революции, когда слово «свобода» стало притягательным, поэт без колебаний устремился в Россию. После трудной дороги через север еще воюющей Европы Эренбург в середине лета попал в уже пережившую июльский кризис столицу.

1.

Вступив в июле 1917-го на родную землю после почти девятилетнего отсутствия, поэт и журналист Илья Эренбург был полон надежд на революционные перемены. В первом же очерке «Париж — Петроград» не только рассказывал о трудном пути эмигрантов на родину и бурных событиях в столице, но и передал охватившую его эйфорию: «Все во Франции почуяли, как в душной Европе повеял свежий дух. Истомленная, окровавленная Франция услыхала слово „мир!“, сказанное смело и громко, не дипломатами или парламентскими граммофонами, а самим народом. Мало-помалу все поняли, что Россия ищет не лазейки, чтобы улизнуть, не сепаратного мира, а справедливого завершения войны».

Первые же недели пребывания дома — сначала в Питере, затем в Москве, а в конце августа снова в столице — показали, что события развиваются в опасном направлении. Слишком велик разрыв между верхами и низами, неустойчиво Временное правительство, опасны действия большевиков по дестабилизации власти.

Неприятие большевиков в очерках Эренбурга лета — осени 1917 года сочеталось с осуждением анархии, порожденной безвластием правительства Керенского. Поэтому в очерке «Наваждение», осудив корниловский мятеж, публицист написал, что, хотя «думы Корнилова ему ближе бреда выборгского рабочего», он останется, в случае столкновения со сторонниками генерала, по эту сторону баррикад.

Еще важнее для понимания того, как истаяли надежды Эренбурга на мирное демократическое развитие страны, свидетельства из очерка «В вагоне», рассказывающего о сентябрьской поездке через всю страну в Крым, к больной матери. Очерк появился в «Биржевых ведомостях» за десять дней до октябрьского переворота…

Автор едет в купе вместе с теми, кого называют «цензовыми элементами», он и на себе испытывает ненависть попутчиков, оказавшихся в коридорах, на площадках и крышах вагонов. Усталость от войны, от несправедливостей, всеобщее ожесточение Эренбург передает даже независимо от собственных пристрастий.

Ведь еще недавно он осуждал призывы покончить с войной. Теперь же не может оспаривать одного из пассажиров: «…кончать, говорю, надо… мне хоть царь, хоть Керенский, хоть большевики твои, — воевать крышка… Потому не хотим, сил нет…»

Видя раскол в обществе, Эренбург чувствует неизбежность трагического для России исхода. «Когда говорят „они“, „им“, „их“, — злобно глядят в полупритворенные двери купе. Здесь никакое соглашение, никакая коалиция немыслимы».

О том, как далеко ушел Эренбург от бывших своих товарищей-большевиков, можно понять по самой последней его статье, написанной перед роковыми для страны событиями. Статья «Виновники мятежа русских войск во Франции» обращена против большевистской пропаганды в армии. Называя «теперешних петроградских героев Троцкого и Лозовского» и рассказывая, к каким трагическим последствиям привел мятеж, Эренбург завершил статью словами, которые можно было повторить через десятилетия, когда подводился итог большевистского правления: «Нельзя ныне надеяться на „правосудие“, но пусть вся Россия еще раз проклянет не бедных обманутых людей, а истинных виновников ее позора!»

Но еще более трагические события ожидали Эренбурга в Москве, где он оказался в октябре семнадцатого.

2.

Свои чувства и мысли октября — ноября бывший большевик и эмигрант изложил в знаменитом романе «Хулио Хуренито», написанном спустя четыре года. И хотя между одним из героев этого романа — поэтом Эренбургом и автором есть разница, все-таки в «Хуренито» прослежены вехи ранней биографии вполне реального Ильи Эренбурга. Обратимся к ним как достоверному свидетельству.