На Тихом океане - [8]

— Матушка, я чуть ли не силой доставил этого ужасного человека, — сказал Иван, — ты уж, пожалуйста, накажи его за то, что он оказался у нас не сразу по приезде!

— Наказание мое будет куда как примерным, — рассмеялась она. — Я, милостивый сударь, вынуждена подвергнуть вас заточению, причем весьма длительному. Предпочитаете ли вы провести его в одиночестве или вам все же милее компания?

— Я бы остановился на последнем.

— Прекрасно! В таком случае вам надлежит отбыть свое заточение в этом доме.

— Но, надеюсь, подобное наказание будет назначено мне условно?

— Может быть, все зависит от вас. А надзор мог бы осуществить сам Иван, поскольку на неделю его отпустили со службы в Петербурге.

— Выходит, — сказал Иван, — что по всем приметам вы у нас появились в доброе время. Кстати, прекрасно скрасить заточение может, по-моему, карамболь[10]. Ну как, согласны?

Что ж, он был хозяином здесь, и это, мне кажется, могло извинить его поведение: не дав переговорить с дамою и пяти минут, он уже вел меня в бильярдную.

— Поглядим, упражняетесь ли вы так же часто, как я. Впрочем, готов держать пари, что я намного превзошел вас с момента нашей последней встречи. Выбирайте кий. А может быть, вам угодно партию на троих?

— Помилуйте, кто же третий? — недоуменно огляделся я.

— Одна дама. Компаньонка моей матери, крайне порядочная, я бы даже сказал, весьма тонкая особа, честна, скромна, образованна, говорит по-русски, по-польски, по-французски и по-немецки и к тому же играет в карамболь и американку. Матушка ее высоко ценит, я тоже ею очень доволен. Я обязательно должен представить ее вам.

Он позвонил. Вошел слуга.

— Спросите фрейлейн Ванду, не согласится ли она составить нам партию.

Ванда? Это имя было мне уже знакомо. Я подошел к окну. Внизу в ворота въезжал всадник. Вглядевшись, я признал в нем того самого драгунского офицера, невольным свидетелем замыслов которого стал.

— Кто этот офицер? — спросил я Ивана.

— Кузен Казимир, — ответил он ледяным тоном.

— Может быть, позовем и его и составим партию на четверых?

— Нет. Я стараюсь как можно реже видеться с ним. Мы друг другу обоюдно несимпатичны. Но познакомьтесь, вот и фрейлейн Ванда!

Я обернулся.

— Фрейлейн Ванда Смирнова, — назвал он ее после того, как я был представлен. — Мы бы хотели… Но что с вами? Вы нездоровы?

— Нет. Pardon, господа. Небольшая слабость…

Однако это была не слабость, это был ужас, легко читаемый на ее мгновенно побледневшем лице. Эта «честная, тихая, кроткая» компаньонка была не кто иная, как Адель фон Тресков, моя певица и карточная амазонка.

Ни одним жестом не выдал я, что узнал ее, и игра началась. То, что она была неплохим игроком, видно было по технике ее игры; но сегодня, похоже, она отваживалась лишь на проходные удары. Она пребывала в видимом волнении и после первой же партии удалилась к себе.

Несколько позже мне были предоставлены три комнаты, и не успел я как следует оглядеться, как в дверь постучали.

— Войдите!

Я хотел было еще раз повторить приглашение по-немецки, но в этот момент в комнату вошла Ванда. Я встал и, не выражая какого-либо дружественного расположения к беседе, холодно посмотрел на нее.

— Сударь… — Она смешалась; но, так как никакого ответа на ее обращение не последовало, она продолжила: — Мы уже встречались однажды, не правда ли…

— Далее!..

— Мое настоящее положение вынудило меня несколько изменить свое имя и придать ему русское звучание, и…

— Адель Тресков звучит по-русски как Ванда Смирнова? Перевод представляется мне более чем вольным! Ваши волосы, насколько я понимаю, также претерпели некие преобразования…

Она опустила очи долу, некоторое время ничего не отвечала, но затем продолжила устало:

— Я позволила себе побеспокоить вас с единственной целью — спросить, намерены ли вы хранить в тайне воспоминания о нашей первой встрече?

— Я не вижу сейчас возможности отвечать на ваш вопрос, поскольку еще не успел понять, как может быть продолжена наша встреча. Adieu![11]

Было заметно, что она собиралась сказать что-то еще, но в этот момент вошел Иван.

Он был изумлен, увидев компаньонку. Она покраснела и отвернулась. Как человек отменного воспитания, он не выказал ни намека на то, о чем, должно быть, подумал. Позже он пригласил меня на прогулку в сад.

Должен признаться, что приглашение это было мною страстно ожидаемо, поскольку давало возможность сориентироваться, этот ли сад был выбран ротмистром сценой, на которой должны развернуться дальнейшие события. Сад, раскинувшийся позади дома, был охвачен стеной, где — и ошибиться я не мог — я заметил уютно укрытую в зелени калитку. Неподалеку обнаружил и беседку-полуротонду со скамейкой внутри. Увиденное утвердило меня в мысли, что именно этот сад упоминался в подслушанной мною утром беседе, и я твердо решил быть здесь этой ночью.

В конце сада приметил я уже знакомую мне фигуру ротмистра.

— Может быть, представите меня вашему кузену? — спросил я Ивана.

— Вам это угодно?

— Признаться, я не могу дать ни положительный, ни отрицательный ответ; поступим проще: я избираю указующим перстом ваше волеизъявление.

— Что ж, пойдемте, — при этих словах во взгляде его промелькнула некая настороженность.