На своей земле - [2]

— Деловая у вас жена, — заметила уполномоченная.

— Сами понимаете, ей хозяйствовать.

— Так я ничего, не в осужденье.

Щекотов заглянул в колодец, увидал глубоко внизу кусочек неба и свою голову в черной фуражке. Из колодца тянуло холодной сыростью.

В доме со звоном распахнулись рамы.

— Степан, неси ребенка, кормить буду!

— Ну, все в порядке, — улыбнулся Щекотов.

— Что в порядке? — передавая ребенка, спросила Синицына.

— Приняла дом. Иначе б и сына кормить не стала. Она у меня такая. Понятно, нет?

— Понятно, — улыбнулась уполномоченная.

2

Сынишка, вскидывая от удовольствия розовую ногу, сосал грудь. Степан Парамонович, кряхтя, втаскивал вещи.

— Где будем спальню делать — в передней аль во второй?

— Известно, во второй. В передней стол обеденный.

Прихрамывая, он протащил боком железную кровать. Вошла Степанида Максимовна, круглолицая женщина, с волосатой родинкой на щеке. Поздравив Щекотовых с новосельем, села на табуретку и нараспев сказала:

— А уж у меня, у меня-то как чисто. Душа радуется. Будто солнышко по углам сидит. Так все и светится.

Степанида Максимовна приехала одна. Сын ее, Кузьма, лежал в Саратове в госпитале. Из писем она узнала, что он ранен в руку, и только об одном мечтала, чтобы он поскорее поправился и приехал к ней. Когда в колхозе «Запруды», у себя в Ярославской, услыхала о переселении на Карельский перешеек, то долго не думала, взяла, да и записалась. И если ее спрашивали, почему она так сделала, отвечала: «А как же, Кузынька-то писал мне, чтоб ехала я. Очень уж он хвалил этот перешеек. Бальзамом называл воздух. Ведь он на Карельском перешейке воевал».

Она сидела у печки и радовалась на свое жилье:

— Уж так-то ладно у меня. Вот этак печь, а этак окошко. А тут еще одно, а как войдешь в горенку, тут тебе сразу три. Два-то прямо в лоб, а третье с виска смотрит.

Елизавета не вытерпела и, оставив мужа следить, чтобы не подгорела каша, побежала со Степанидой. Неужели у соседки лучше дом, чем у нее? Ох, тогда и задаст же она Степану! Но задавать не пришлось. Действительно, домик у Петровой был чистый, удобный, но он был раза в два меньше, чем у Щекотовых. Поэтому Елизавета не скупилась на похвалу. Всегда легко хвалить то, что не вызывает зависти.

На улице зафыркал автомобиль. Потом оглушительно хлопнул и затих. И сразу же раздался пронзительный, тонкий голос Поликарпа Евстигнеевича Хромова:

— Манька, Настька, Грунька, Полинка, снимайте вещи! Только тише, кур не передавите. Сходи, Пелагея Семеновна, прибыли! Живы ли косточки-то?

— С прибытием, значит, — отозвалась густым голосом его жена и, кряхтя, стала слезать на землю.

— Куда вы? — закричала Синицына. — Ваш дом дальше! — И машина, сердито урча, уехала от дома Степаниды Максимовны.

Это была самая большая семья, прибывшая на новое место. Хромовым отвели дом еще больше, чем Щекотовым. Пелагея Семеновна, широко перекрестив вход, первая вошла в просторную комнату, освещенную семилинейной лампой. Громко смеясь, вбежали дочери; все они были рослые, красивые. Старшей, Марии, было двадцать шесть лет. Муж ее в начале войны ушел на фронт, да так и не вернулся. В семье она считалась вдовой-солдаткой. Остальные дочери были еще незамужние. Младшая, Полинка, протащила корзину в дальний угол и, оглядясь, безоговорочно заявила: — Эта комната наша, девичья!

3

После бани, распаренные, с блестящими носами, Щекотовы пили чай: по-ярославски, неторопливо, по десять стаканов, под тоненькую песню ведерного самовара.

— Ты смотри, — встревоженно говорила Елизавета, вытирая полотенцем лицо, — девки Хромовы бедовые, недорого возьмут и сами станут председателями.

— Не больно-то станут, — спокойно ответил Степан Парамонович, — я вот уже потолковал… Налей-ко, мать, еще стаканчик… Я вот потолковал с Синицыной. Все земли вразброс, и раскинута эта земля на десять километров в длину да на шесть в ширину. А земли всей сто двадцать девять гектаров. Вот тебе и примени правильный севооборот. А земли к тому же — малыми наделами, клиньями. Так что не больно-то станут.

Елизавета слушала внимательно. Ей нравился уверенный тон мужа, но все же она побаивалась, как бы кто не опередил его, не выскочил раньше него в председатели. Народ разный, незнакомый. Думаешь так, а на самом деле может выйти совсем иное. К тому же она сильно опасалась фронтовиков — люди бывалые, с орденами, а среди переселенцев были такие: Никандр Филиппов и Николай Субботкин.

— Интересовался я также колхозным пристроем, — солидно заговорил Степан Парамонович. — Есть помещенье под конюшню, но малое. Что касается скотного двора, совсем отсутствует. Это, конечно, понятно, жили тут единоличники. Вот, считай, все строить надо заново. Понятно, нет?

— Чего не понять. Работы хватит.

Они долго еще говорили.

То ли новое место, а значит и новая жизнь, то ли, что, наконец, кончился утомительный путь, но настроение у Елизаветы было хорошее, и она начала тихо высказывать свои думы.

— Гляжу я, на этом перешейке жить можно, — говорила Елизавета. — Лес рядом, значит, грибами, ягодами себя обеспечим. Речка под боком — рыбка будет. Хлеба нам пока взаймы дадут. Картошки своей хватит, перезимуем. А уж с весны примемся за огороды.