На суше и на море, 1987 - [67]
Крузенштерн подошел поближе послушать матросские разговоры. В одном месте рассуждали о том, что вот-де господа офицеры сказывали: достигли они самых жарких мест. Раньше-то многие опасались, каково будет в этаком сатанинском пекле? А вот, гляди-ка, уже и за «линию» спустились, а российскому матросу и здесь способно. Стало быть, обнадежиться можно: даст бог, все напасти на пути преодолеть удастся.
А эти двое беседуют о свечении моря. И так и сяк прикинь, трудно в толк взять. Будто и вода, а горит, и горит, а не жжет… Чудеса, да и только!
Крузенштерн усмехнулся про себя: еще бы не чудеса. С древнейших времен поражаются этому люди. А разгадать тайны природной не могут. Одни мужи ученые утверждают, что светится газ фосфорический, выделяющийся вследствие гниения разных органических остатков, другие авторитеты считают, что это останки рыб светятся, кои в морской воде не скоро истлевают. Иные полагали здесь действие электрических сил.
Но все сие лишь догадки. А вот Георг Генрих Лангсдорф, которого здесь, на корабле, все называют Григорием Ивановичем, зачерпнул с борта «Надежды» светящейся воды, процедил ее через слой опилок, прикрытых лоскутом материи. И что же? Вода перестала светиться! А на тряпице остались какие-то темные точки. Скорее их под микроскоп! Ба! Живые организмы…
А нынче вон ученые собрались в кружок, обсуждают, как предпочтительнее измерять температуру моря на разных глубинах: с помощью цилиндра медного — Гельсовой машины, изготовленной умельцем Шишориным, или термометром Сикса, хоть и изобретенным два десятилетия назад, но еще для целей сих не употреблявшимся. Последнее обстоятельство трудно объяснимо. Ведь ежели не измерять температуру разных глубин, то, следовательно, мало что известно будет и о течениях морских. Простительно ли сие серьезным навигаторам?
Не сидят бездельно ученые мужи на «Надежде», и, чаять можно, многое откроется им за время плавания…
К обеду в кают-компании подали шампанское. Капитан-лейтенант поднялся с пенящимся бокалом в руке.
— Экспедиция наша, — начал он, — возбудила внимание Европы. И удача в ней необходима, ибо в противном случае соотечественники наши, может быть, еще на долгое время поостерегутся затевать подобные плавания. Завистники же России, вероятнее всего, порадуются такому неуспеху. Сегодня, в двадцать шестой день ноября сего тысяча восемьсот третьего года, сделали мы первый шаг к достижению цели. Пожелаем же предприятию нашему благополучного завершения. Государь император соблаговолил доверить мне руководство экспедицией, и я отдам этому все ниспосланные мне богом силы.
Крузенштерн осушил бокал и обвел взглядом сидящих за столом. Макар Ратманов, Петр Головачев, Фаддей Беллинсгаузен, другие офицеры. Лица сосредоточенны, задумчивы. Одних он знал по службе, потому и пригласил на корабль, — отменные офицеры. Других отобрал по рекомендациям — достойнейших из достойных. Преданно следят за каждым его движением совсем еще юные гардемарины — Отто и Мориц Коцебу. Сколько они увидят в вояже кругосветном! Он-то первый, да заботу надлежит теперь же простирать и о последующих…
Но вот капитан уловил холодный взгляд темных глаз статского советника Резанова. Наделен Николай Петрович большими полномочиями и окружил себя целой свитой. Правда, при распределении мест на корабле, коих было прямо-таки в обрез, пришлось ее поубавить. Оттого и вышел с Резановым круто посоленный разговор. Между ними пробежал холодок, вот и сегодня не пожелал он взглянуть на «Нептуново действо».
Но когда отобедали, подошел с решительным видом, пригласил в свою каюту. На корабле уже все успели заметить необыкновенное пристрастие Резанова к изящным безделушкам, в каюте их обилие просто поражало, там и сям разложены или расставлены усыпанные драгоценностями ларцы и табакерки. Едва вошли, Резанов, не приглашая садиться, обратился к капитану:
— Давеча за обедом вы изволили изъяснить, что получили высочайшее соизволение руководить судами и всей экспедицией. Так ли я вас понял?
Сдержанный по природе, Крузенштерн на сей раз так и вспыхнул:
— Совершенно так. На кораблях всех наций и флагов капитан есть лицо, коему подчиняется без изъятия весь экипаж. Тем же, кто не несет на судне никакой службы, надлежит почитать себя пассажирами. Ничего иного допустить не может никто.
Резанов выдержал паузу. Потом взял какую-то шкатулку, вынул хрустящий пергамент и, вскинув голову, протянул Крузенштерну со словами:
— Полагаю, сего будет довольно, чтобы кончить наше объяснение.
Крузенштерн взял пергамент. Большая императорская печать. Божьей милостью император и самодержец всероссийский Александр I изъявлял свою волю. Выходило, что оба судна — «Надежда» и «Нева» — с офицерами и служителями поручаются целиком начальству Резанова. Но это же бессмыслица! Не может человек руководить тем, о чем не имеет ни малейшего понятия. Крузенштерн и заметить не успел, когда это рядом с Резановым появились лица из его свиты — поручик Толстой и надворный советник Фос. И сейчас все трое смотрели на Крузенштерна. Резанов с любопытством, Толстой откровенно ухмылялся, кукольное белорозовое лицо Фоса не выражало ровным счетом ничего. Крузенштерн сложил пергамент, подал его Резанову и молча вышел. В голове стучала одна только мысль: «Нет, не жалует новый монарх своего флота. Знать бы наперед, не поднялся бы на борт «Надежды».
