На суше и на море, 1987 - [27]
На широте 85° «Н-172» нырнул вниз. Мазурук последовал за ним, и мы пошли уже в облаках. Спросил у Шекурова, на сколько хватит горючего, если лететь на трех моторах. Получив удовлетворяющий ответ, сказал Мазуруку: «Полет на Рудольф разрешен». Мазурук радостно улыбнулся. Пусть товарищи простят мне невольный обман, но все мои расчеты показывали, что горючего нам хватит, и я взял грех на себя.
Вышли на верхнюю кромку. Ясно, солнце. Кругом никого. «Н-172» уже сел где-то под нами, а остальные далеко ушли вперед. По радио вызвал Шмидта. Вот его слова: «Вас понял. Полет разрешаю под вашу ответственность. Будьте осторожны». Я вторично сообщил экипажу, что нам разрешено лететь без посадки, и почувствовал величайшее облегчение.
В 08 часов 15 минут далеко на горизонте заметил контуры Земли Франца-Иосифа. На борт поступила тревожная радиограмма: «Рудольф закрыт туманом. Самолетам следовать до бухты Тихая». Это на 185 километров дальше. Для нас это было невозможно, горючего оставалось в обрез. Посовещались с Мазуруком и решили подойти к Рудольфу, а если он не примет, сесть где-нибудь на льду архипелага.
В 08 часов 30 минут в разрыве мощной облачности мелькнули знакомые контуры мыса Столбового. Мазурук быстро нырнул в это «окно». В ушах кололо от резкой смены высоты, мы почти пикировали. Мазурук мастерски посадил машину.
15 июня все корабли ушли в Москву. По указанию правительства «Н-169» остался с экипажем на Рудольфе для обеспечения безопасности дрейфа папанинцев.
Наша вахта продолжалась весь период дрейфа.
Виталий Волович
ДЕРСУ УЗАЛА
ИЗ ВЬЕТНАМСКИХ ДЖУНГЛЕЙ
Повесть
Художник А. Грашин
Фото подобраны автором
Костер догорал. Фиолетовые язычки пламени осторожно выглядывали между обгоревшими поленьями и снова прятались в свое мерцающее убежище.
Доктор Ракитин неподвижно сидел у костра, обняв колени руками, завороженный видом умирающего огня. Синие струйки дыма поднимались над тлеющими углями, сворачивались в кольца и постепенно таяли, исчезая в неподвижном, насыщенном влагой воздухе. Стояла душная, вязкая тишина. В черноте тропического неба проступали, разгораясь, серебряные блески незнакомых созвездий. Неподалеку хрустнула ветка. Та Мо, дежуривший по лагерю, вскочил, словно подброшенный пружиной, и щелкнул затвором карабина.
Разом вспыхнули фонари, высветив из мрака человеческую фигуру. Заслоняя лицо от яркого света, незнакомец сделал несколько шагов к костру и остановился, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Маленького роста, сухонький, узкоплечий, он был похож на подростка. На нем была длинная рубашка без воротника, с глубокими вырезами по бокам и короткие, чуть ниже колен, штаны из такого же материала. Обувью ему служили «вьетнамки», вырезанные из старой автомобильной покрышки, крепившиеся на ногах двумя резинками крест-накрест. Костюм дополняла круглая кепочка с крохотным козырьком.
Из больших кожаных ножен, висевших на левом боку, выглядывала деревянная рукоятка ножа-мачете. Незнакомец опирался на старинное длинноствольное ружье с широким дулом, с курком, похожим на оттопыренный большой палец. Деревянный приклад, видимо треснувший, был несколько раз обмотан проволокой.
— А, дамти Синь, — радостно приветствовал его переводчик Дин-Чонг Лок — высокий, немного нескладный парень с широким, улыбчивым лицом, побитым крупными оспинами, и чубом жестких черных волос, свисавшим на лоб. Знание им русского языка было далеко от совершенства. Он постоянно путал родовые окончания слов, времена, ударения, а падежи вообще игнорировал. И тем не менее он был незаменимым помощником. Ведь кроме него только доктор Дан знал немного по-русски. Сам Ракитин успел выучить десятка два вьетнамских слов, вставляя их в разговорах к месту и не к месту. Что же касается его коллег Дьякова и Шалеева, то для них певучая вьетнамская речь так и осталась тайной за семью печатями.
— Очень рад тебя видеть. Я думал, что ты придешь к нам только завтра, — продолжал Лок, обратившись к Ракитину: — Это Хуанг Ван Синь — знаменитый охотник и следопыт. Он очень замечательный охотник. Такой второй нет во весь уезд. Он все знает про лес, про зверей, про деревья. Он покажет много, много растений в лесу, которые можно кушать.
Синь, чуть склонив голову набок, молча слушал непонятные русские слова и, когда Лок кончил свою речь, сделал несколько шагов к костру и присел на корточки рядом с Ракитиным. Он неторопливо набил табаком трубочку с коротким изогнутым мундштуком и, выхватив из костра горящую веточку, прикурил.
Хунг подбросил в догоравший костер охапку веток. Пламя зашипело, припало к угольям, а затем побежало, потрескивая, по сушняку и вдруг фонтаном взметнулось вверх, озарив людей, сидевших в разных позах вокруг костра, и черную стену тропического леса, окружавшего поляну.
Теперь Ракитин мог подробно разглядеть гостя. На вид ему было лет сорок — пятьдесят. Правда, Ракитин хорошо помнил, как обманчива бывает внешность здесь, на юго-востоке Азии. Сколько раз он ошибался, принимая многодетных мам за юных девушек и зрелых мужчин за юношей.
Трудно было назвать красивым его небольшое, продолговатое смуглое лицо, большеротое, с широким, чуть приплющенным носом. Худенький, жилистый, он сидел на корточках, невозмутимо попыхивая трубочкой. Но в его сдержанном равнодушии казалась напряженность пружины, готовой мгновенно расправиться.
