На суше и на море, 1986 - [32]

Камнями выкладывали ложе для арычка, он назывался пыран.

Вода была рядом, ревела внизу, в бешеном Пяндже, но ее надо было еще отобрать у великой реки.

Как умилостивить ее, провести тоненькой жилкой по-над крутой скалой хитрейшим способом? Математики, знатоки топологии и программирования не сумели бы, наверное, лучше распределить ее по полям!

Тюбетейка красной пшеницы

В земледельческих районах горной Бухары, в Бадахшане можно видеть до сих пор разнообразные примитивные этапы земледельческой эволюции, сохранявшиеся, вероятно, неизменными целые тысячелетия…

Н. И. Вавилов

Едем из Хорога на юг вдоль берега Пянджа. Берег крутой, обрывистый, река ревет в теснине, взбивает пену. На том берегу, у притоков, на террасках, пятачках земли — афганские кишлаки, сады, посадки, клочки полей. Путь наш дальний и древний, как эта земля. Здесь, по-над Пянджем, проходил легендарный «шелковый путь» из Европы в Китай; по этой дороге, через эти долины и перевалы прошел и Марко Поло в своем знаменитом путешествии. Быстро кончаются земли Шугнанского района, и начинаются земли и поля Ишкашимского. Чем дальше на юг, чем глубже в Ишкашим, тем ощутимо холоднее — все время вверх идет дорога, шире становится долина, отодвигается Афганистан. Сплошной стеной стоит на том берегу громада Гиндукуша.

До памирского разграничения 1895 года основная территория Ишкашима находилась на правом, афганском берегу Пянджа. В нынешнем Ишкашимском районе живут и говорят на ишкашимском языке более 500 человек, на ваханском — около 7 тыс. человек… Земли Вахана лежат за землями Ишкашима… Здесь свой язык, своя этническая, как говорят ученые, группа горных таджиков, предки которых жили здесь испокон веков. Названия кишлаков здесь стары, коротки и звонки, как медь: Вранг! Зунг! Муг! Рын! Названия такие древние, что современные памирские знатоки не могут их расшифровать… Чем дальше на юг, чем глубже и ближе к перевалу, отделяющему Западный Памир от Восточного, тем с каждым километром меняется природа, ландшафт, растительность, характер гор… Все шире становится долина, все дальше афганский берег, все зеленее поля и луга вокруг, слева и справа. И вдруг — как поземкой помело.

— С середины дня здесь, в Ишкашиме, всегда ветер, — поясняет Тогабек. — Песок переметает шоссе, стелется, собирается в кюветах по-над скалами, что слева от дороги, и вот уже целые песчаные горы, барханы, косы мельчайшего песка вдоль дороги, вдоль долины, густо засаженной облепиховым лесом… Сколько здесь облепихи! Заросли необыкновенно живописных деревьев, усеянных янтарными бусами ягод. Это сделано в последние десятилетия трудами памирских ученых, прежде всего основателя ботанического сада, носящего ныне его имя, профессора Гурского, его продолжателей Худсера Юсуфбекова, ныне академика, ботаника Огиша Агаханянца, и многолетними трудами местных жителей, из года в год борющихся с горами, камнями, водой и песком.

Вахан… Земля изощренной борьбы с природой и идеальной вписанности в нее. Пещерный город… времен, может быть, написания «Авесты»… Каналы не менее древние, чем стены, подпорные стенки, искусно выложенные вдоль дороги, оберегающие ее от камнепадов и от песка, по верху которых проложены арыки. Стены столь же искусной кладки, что и камни Каакхи.

Бульдозеры, экскаваторы, прямые стрелы мелиоративных сетей, уложенных в бетон со стальными затворами. ГЭС и рядом другие каналы, арыки, выложенные руками камушек за камушком, проложенные хворостом, дерном, чтобы не просачивалась вода… Такой канал называется пыран. Насосные станции, качающие воду на высокие террасы над долиной.

На приусадебные участки насосами воду не качают, и поэтому здесь в первозданности сохранился древний тип высокогорного орошения — талантливый, как все прошедшее тысячелетний отбор, отсеявший все лишнее, экономный и красивый. Тип земледелия, столь совершенный в своей экологической вписанности в природу, что не может не восхищать нас, как восхищает народное искусство, орнамент, песня или танец.

Ничего бессмысленного, бессодержательного, абстрактно «красивого» вы здесь не найдете. Все сжато, отобрано веками, закодировано, сгущено до символа, до знака орнамента, как гены в хромосомах, хранящих наследственность культуры.

— В старину не было дорог на этих обрывах, осыпях, кручах, нависших над реками. Были овринги. Оврингов теперь почти не увидишь, разве что по Бартангу да над Пянджем на афганской стороне. Оврингов нет, а слово осталось, широко разнеслось, стало ключевым, символическим, межъязыковым. Таким, как бархан — о пустыне, гать — о болоте, овринг — о Памире.

Овринг — это навесная тропа над пропастью. Идея тропы-лестницы, позаимствованная альпинистами. Но не титановые крючья — деревянные клинья вбивали мастера в трещины; клали поверх балки и бревна, хворост и дерн, обвязывали веревками, зажимали рогатками, обкладывали валунами. Что же сказать о тропе для воды — овринге-арыке над пропастью на пятикилометровой высоте? Едешь по Ишкашиму и Вахану и до сих пор видишь на склонах, на обрывах горизонтали каналов-пыранов. Их строили, как овринги строят, только больше труда, точнее расчет, ведь по тропе должны идти не ноги и не копыта, а быстрая, все размывающая горная вода. И клинья, и бревна, и хворост, и камни, и дерн кусок к куску, да так, чтобы вода шла по траве, скользила, и солома, и тряпки, и старые кошмы шли в ход, — рассказывал Тогабек. — Большие камни сталкивали вниз; глыбы раскаляли, поливали водой, чтобы трескались, самые большие валуны, размером с дом, обходили, строили искусственные стенки — акведуки — на ивовых подпорах. Впадины заполняли камнями, щебнем, хворостом.