На суше и на море, 1986 - [31]

Пик Евгении Корженевской. Проходим слева — он выше нас: пик, розовый на синем небе, темные облака и солнце, где-то застрявшее в них. Падает освещенность. Шире открываем зрачки объективов, до максимально открытого фотоглаза.

Нет, не хватает уже света. Финита!

И вот появляется пик Коммунизма, огромный, плоский, как столовая гора, как Фальконетов постамент, вознесенный на семь с половиной километров над седой равниной моря, стесанный с одной стороны, — какой всадник должен взвиться над ним на своем коне и каков должен быть конь, что взлетит на эту кручу?

Уходят облака, и он открывается близкий, весь как на ладони.

Идем на высоте пять тысяч четыреста метров. Курим. То ли от усталости, то ли от одурения, от нехватки воздуха, но становится как-то легче. Какая-то слабость. Может, это оттого, что альтиметр маячит перед глазами.

Проскакиваем через хребет, заходим на ледник Фортамбек — под нами, далеко внизу, палатки международного альплагеря. Они уже в сумерках, а впереди стена; над нею висит ледник Трамплинный — знаменитое памирское фирновое плато, над которым низко-низко раскручиваем свой вензель. Внизу, на краю плато, на карнизе, круглые палатки и машут руками люди, будто приглашая сесть. Но мы не сядем здесь: здесь не садятся вертолеты. В этом месте только однажды сел МИ-4 Игоря Иванова, — сел, чтобы забрать отсюда умирающего академика Рема Хохлова.

…Быстро темнеет. Спускаемся. Ощутимо становится легче, альтиметр показывает две с половиной тысячи метров. Хребет Петра Великого позади, машина плывет над зелеными холмами предгорий, над разбегающимися стадами, юртами чабанов, красноватыми от покрывающих склоны растеньиц золотого корня, а там, за рекою, уже видны огни Джиргаталя, и вертолет идет прямо на зеленый аэродром.

Когда вокруг Памир

Нельзя, находясь в Хороге, сказать: «Я на Памире». Вас не поймут, потому что вы в центре древнего и достославного Шугнана. Если, находясь в недалеком от Шугнана Рушане (60 км по асфальтовой дороге, а Рушан тоже имеет свой язык и свою историю), скажете о Памире, то и здесь подумают, что вы скорее всего собираетесь в Мургаб, т. е. на Восточный Памир, а уж никак не в жаркий и гранатовый Калайхумб или богатый орехами Ванч и никак не в ветреный и холодный Ишкашим.

И Калайхумб, и Ванч, и Язгулем, и Вахан, и Ишкашим, и Шугнан еще в недавнем прошлом населяли отдельные народности большей или меньшей численности со своими весьма различными языками. Все вместе — это Бадахшан. Языки эти бесписьменные, передающиеся из уст в уста, что, конечно, не говорит о малой и культурной насыщенности.

Памир, еще недавно бывший изолятором, резерватом древних языков и культур, стал частью нашего общества, не потеряв при этом своей уникальной самобытности и пестроты.

Дети в школе учатся на таджикском языке, изучают русский (практически все молодые знают его). Между собой, в семье, в селе они говорят, как правило, на родном шугнанском (ишкашимском, язгулемском, рушанском и т. п.). Приезжая в Хорог, приходя в госучреждения, где часто работают выходцы и из других памирских районов, они говорят по-таджикски или — реже — по-русски. Таджикский язык стал для них общим, собирая все этнические группы и народности в единый таджикский народ. Интереснейший, сложнейший исторический процесс происходит интенсивно и ускоренно на Памире — процесс слияния, обогащения при сохранении самобытности.

Молодежь одета модно и по-европейски, пожалуй, более модно и менее традиционно, чем даже в столице республики Душанбе.

Мужчины, кроме стариков, одеваются здесь в европейское платье, особенно в праздник (это относится и к киргизскому населению Восточного Памира, к чабанам-яководам Аличура и Мургаба). Модная, дорогая, красивая одежда, куртки, высокие сапоги, майки с рисунком. Девушки одеты более традиционно, но и их одежда изменилась разительно. Здесь и кофты, и свитера, и даже джинсы. Памирские женщины никогда не знали, впрочем, классического исламского затворничества; они всегда имели гораздо большую свободу и уважение общества, чем на равнине, никогда не закрывали свои гордые и прекрасные лица. Полностью традиционную одежду сохраняют, пожалуй, только старики…

Западный Памир признает за собой общее название — Бадахшан.

В недавнем прошлом жители Бадахшана были очень бедны, сильно зависимы от пиров (исмаилитских духовных вождей), ишанов, бухарских беков (Шугнан в конце XIX — начале XX века входил в состав Бухарского эмирата), страдали от набегов афганских сардаров, их насилия и жестокости.

Бедность их была чудовищной. Столетней давности фотографии показывают оборванных людей, для которых тюбетейка зерна была сокровищем, лепешка — наградой, а халат — несбыточной мечтой…

Книги этнографов, изучавших жизнь памирских горцев, рассказывают интереснейшую и драматическую, полную героизма и лишений историю памирского земледелия. Она поучительна и укоризненна для нас, порой расточительных и безжалостных к земле.

Земельная мера называлась здесь пор, но редкий участок был больше 50–60 кв. м. Зеленый клочок, обложенный аккуратной стенкой из камней, размером с малогабаритную кухонку — вот нормальный памирский надел. И пять, и шесть, и восемь квадратных метров. Камни эти собирали в корзины, выкладывали стеночкой, пытаясь противостоять давящей силе гор. Жизнь здесь вся на осыпях, на конусах выноса речек, ручьев, селевых потоков. Валунами огораживали поля; из них строили и мост, и крепость, и дом.