На суше и на море, 1985 - [12]

Шепелев замолчал, припоминая что-то, затем полез в ящик письменного стола, порылся в нем, наконец достал потрепанный конверт с пометкой «авиа», протянул его мне, сказав при этом:

— Почитай-ка, недавно Ткаченко из Крыма получил. Меня спрашивал, что парню ответить.

«Здравствуй, Геннадий, — начиналось письмо. — Пишу тебе с поклоном от жены, а также с тысячью «прости». Может быть, ты, обидевшись за мой отъезд, и имеешь сердце на меня, но уж чего не бывает. Рассерчал я тогда. Работа тяжелая, ни дня ни ночи не видели, а тут еще жинка: поедем да поедем. Ну, я ее и послушал. Приехали в Крым, благодать. Домик купили, овощей и фруктов разных — от пуза ешь. А только что-то невмоготу стало, хоть ложись и помирай: во сне Колыму вижу. Ну вот и обращаюсь к тебе с просьбой принять обратно в бригаду и простить за мост. Читал я тут о нем в «Правде», пишут, что первые самосвалы пошли, так поверишь — самому себе противен стал — ведь тогда каждый бетонщик на счету был…»

* * *

…В который уж раз Ткаченко вытащил из кармана брезентовой робы потрепавшийся на уголках конверт, беззвучно зашевелил губами:

«Здравствуй, Геннадий, пишу тебе с поклоном…» — Он дочитал письмо до конца, задумался вспоминая.

…В тот день с утра лепил мокрый снег. Низкие черные тучи нависли над Синегорьем, но к восьми утра снегопад кончился, в распадок рванул свежий ветерок. Тучи залохматились, задвигались, в рваные дыры проглянуло ласковое весеннее солнце.

Ткаченко, проведший всю ночь на русловой опоре моста через Колыму, все же решил сначала зайти к Максиму. Поговорить еще раз. Он по себе знал, как нападает иногда вот такая хандра, когда хочется плюнуть на все и уехать куда-нибудь к теплу, солнцу, где люди в мае гуляют в одних рубашках. И как нужна в это время поддержка.

Когда бригадир вошел, парень валялся на неприбранной постели. Рядом стояли упакованные чемоданы.

— Максим…

— Нет! — Того будто сбросило с койки. — Понимаешь ты: нет! И не уговаривай. Пять лет электростанции строю, сюда с Вилюя приехал. Понимаешь, устал я! Устал зимой и летом вот это носить. — Он запустил пятерню в давно не стриженную бороду, рванул ее. И как бы успокаиваясь от боли, сказал глухо — Хватит зимой слюни морозить, а летом комаров кормить.

— Ну что ж, может, ты и прав. — Ткаченко поднялся с табурета, еще раз посмотрел на чемоданы. — Только меня к тебе бригада послала. Трудно сейчас на опоре. Очень. Через пятнадцать дней паводок пойдет. Каждый человек на счету…

Ткаченко сложил конверт, сунул в карман. Он и сам не знал, чем разволновало его это письмо из Крыма, но что-то кольнуло в сердце, заставило задуматься над своей собственной судьбой. Он сам ее себе выбрал. Как-то, еще на Новосибирской ГЭС, куда пошел работать сразу после школы, услышал разговор двух гидростроителей. В общем-то это был спор, спор о том, сколько ГЭС может построить человек за свою жизнь. Оказалось — три. Три ГЭС, если он придет на стройку с первым отрядом и, когда турбины начнут давать энергию, переедет на следующую. И еще: это был спор о возможностях человека. О том, способен ли он снова и снова менять насиженное место с благоустроенной квартирой и домашним уютом на первые колышки в тайге, палатки, балки — временное жилье, где койки в два яруса, а места только-только хватает раздеться. Вот тогда-то Геннадий и дал себе зарок построить три ГЭС. Это было нечто похожее на программу жизни.

Сразу же после армии поехал на Вилюйскую, а когда сдали ее и потребовались добровольцы на Колыму, одним из первых приехал сюда.

Ну и времечко тогда было, особенно для бригадира: дороги еще нет, бетона тоже — вот и приходилось крутиться, засиживаясь до ночи в прорабской, планировать работу на следующий день, расставлять людей так, чтобы простоев не было. Одни укладывали фундамент под котельную, другие лес под площадки валили. Чего греха таить, были и такие, что и за грудки хватали: «Заработок давай, бригадир!» А где его взять, когда до начала работ было еще ой как далеко. Зато, когда вышли они на главное свое дело — на мост, вся шелуха уже отсеялась. Вернее, тогда-то она и отсеялась, последняя. Остался людской монолит.

По дну будущего моря, надрывно урча и разбрасывая снопы грязи, снуют тяжелые МАЗы, БелАЗы, урчат бульдозеры. Бригада строит потерну, которая протянется по основанию плотины, а это 400 метров. Работа долгая и ответственная, закончили ее лишь к 1980 году.

Строят потерну… Звучит! А на самом деле чем занимались его ребята? Стоя по колено в воде, выгребали из котлована ил — последствие осенних ливней, каких давно уже не помнили сине-горцы. Река вздулась, потемнела, с каждым днем все выше и выше поднималась на уже отработанную поверхность правого берега. Мутные потоки воды заливали подготовленный для бетонирования котлован, размыли дороги. Правда, ждали худшего: вода подбиралась к строительной площадке на левом берегу. Еще немного, и она ворвется в штольни подземных выработок, затопит оборудование, технику гидроспецстроевцев, но обошлось.

Да, каждый день был здесь, на Колымской ГЭС, как новое сражение. Но все-таки мост, их мост, — он и здесь на особицу. Вот он, как вызов всем неверившим, перекинул через Колыму свои стальные пролеты. И только записи в дневнике напоминают бригадиру о том сумасшедшем времени, когда для них смешались день и ночь.