На суше и на море, 1971 - [54]

За помощью в Киев и Чернигов ездил Евпатий, когда татары осадили Рязань. Равнодушны князья к чужой беде — вот и вернулся боярин уже на пепелище. Собрал из оставшихся в живых полк.

Знают все, что несметны татаро-монгольские полчища. Что никому из рязанцев уже не вернуться домой. От этого только суше глаза, и рот пересох у каждого в ожидании последнего боя. Отомстить, отомстить! — звенит сталь и булат. Не были никогда русские воины боязливы! Не попрекнут их в этом сыновья и внуки!..

А татары спят. Мелькают в далеком Ополье огоньки костров. Ржут в ночи кони, ревут от холода верблюды. Догорает стольный город Владимир. Волки бродят на развалинах Суздаля. Отпировали на победе татары, легли спать — даже постов не выставили. Пусто все позади, мертвой лежит земля под снегом…

И ударили рязанцы на татарский лагерь. Без пощады рубили они длинными прямыми мечами косоглазые скуластые Головы под меховыми башлыками. Снова и снова проносились Из конца в конец, подрубая веревки шатров, выпустив верблюдов из загона, истекая кровью в седлах.

Только под утро оттеснили их в поле подоспевшие силы врага.

«Не мертвые ли это восстали, чтобы отомстить нам? — перешептывались татары, приходя в себя после ночного боя. — Не люди это, а духи!»

Только нескольких воинов, умирающих от ран, нашли в живых татары среди побоища. «Нет, мы не духи!» — гордо отвечали они, когда принесли их к Батыю. — «Витязи мы великого князя Ингваря Ннгваревича Рязанского, а полку Евпатия Коловрата. Пришли мы тебя, царя, почествовать, честь воздать да с честью проводить. Только чаш не успеем наливать на всю твою силу татарскую…»

В погоню за Евпатием Батый послал своего шурина Хостоврула.

С боем отходили рязанцы на север, в леса, от татар. Все меньше и меньше становилось вокруг Евпатия воинов — каждый сдержал свою клятву и лег под татарскими саблями за Русскую землю. И когда Евпатий увидел, что совсем мало осталось его бойцов, решил дать последний бой. Предание говорит, что он с умыслом выбрал Берендеево болото — завел татарскую конницу в топь, чтобы проваливались и вязли в трясине их кони, чтобы трудно было им пробиваться через кустарник и бурелом по сугробам.

Раз за разом отбивала горсточка храбрецов штурм. И лишь когда татары подвезли и протащили на руках огромные стенобитные машины, только тогда погибли герои. Камнями из этих машин разбивали татары стены русских крепостей. Теперь под их тяжестью пала Самая стойкая крепость — мужество рязанских богатырей.

Где-то здесь, на Берендеевом болоте…

— Верно, верно, молодые люди. Правильно все это, — раздался за нашими спинами чей-то голос. Мы обернулись.

Во время разговора к нам незаметно подошел дед в ватнике, перехваченном ремешком, в замусоленной кепке на коротко стриженой голове, в старых широких штанах с заплатами. На ногах деда были обрезанные до щиколоток головки валенок с калошами. На коричневом морщинистом лице под седыми бровями в узких щелках век светились голубые старческие глаза, а подбородок и щеки покрывала густая седая щетина.

— Здравия желаю! — приподнял он свой картуз. — Экспедиция какая, что ли? Чего искать-то на наше болото приехали?

Мы ему объяснили. Геологов старик видел, а археологи были для него внове.

— Это за костями да за черепками что ли? Вот там и бился Евпатий с татарвой, — охотно откликнулся старик на объяснения. — Своих-то всех крестьяне чином похоронили, а татар так и оставили, их это кости! — убежденно говорил дед. — Мне внучек и стрелки оттеля носил — нешто разумный человек стрелку из кости делать станет? Татарские это! Нехристями были, хуже немца… А Евпатий Коловрат никакой не рязанский — наш, берендеевский! Потому и — в болото их завел, что все тропки знал…

— Дед, да ведь Евпатий шестьсот лет назад жил, а мы раскапывать приехали сюда древних людей, когда и болота то не было! Здесь же озеро было, озеро, понимаешь?!

Старик был глуховат, и Никита прокричал это ему в самое ухо.

— Во-во, озеро, это точно! — обрадовался тот. — Это тебе, милок, всякий у нас скажет, что озеро. Было озеро! А потом Матрена закляла его — вот оно и болотом стало…

— Какая Матрена, дед?

— А та, что камнем стала. Нешто не слышали? Ну вот меня, старика, теперь послушайте.

Было это еще до Евпатия Коловрата. И татар никаких не было — православные жили. А вместо болота — озеро. Ха-арошее озеро, — произнес старик со смаком, — лучше, чем в Переславле. Бывали там? Ну вот, и хорошо, что бывали! А здесь, на Волчьей горе, вдова с сыном жила, Матреной ее звали;, а как сынка ее — не знаю. Что Матрена — так это точно. Парень ейный все рыбачил. Ну, мать, известно, женщина — все боялась, чтоб не утонул он. Известное дело, женское. А ему хоть бы что — все смехом… Вот уехал он как-то сети ставить, и гроза началась. Он возьми да и утони. А Матрена, как только сынок ее в озеро — сейчас на берег. И ходит, и смотрит, ждет, значит! Не вернулся он к вечеру, а она все ходит. Уговор у них был, чтобы к вечеру парнишка домой вертался! А потом и лодку к берегу прибило. Тогда и прокляла она это озеро — стало озеро болотом! А сама Матрена хотела утопиться, да с горя в камень обратилась. С тех пор и стоит на берегу у нас каменная баба. Руки на животе сложены, коса на спине платком покрыта. А как ненастье какое, гроза будет, так словно пот по ней проступает или слеза, ей-богу! Лучше чем прогноз было…