На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят - [49]

В сравнении с мимолетностью человеческого существования единственной живой реальностью представлялась Тютчеву природа – «Великая Мать». Каждая новая весна так же молода, как и ее предшественница: «Бессмертьем взор ее сияет //И ни морщины на челе». Перед лицом этого постоянно обновляющегося внешнего мира человек, на каждом шагу своего бытия сталкивающийся с непреложным законом времени, не более как «злак земной», «мыслящий тростник», «беспомощное дитя», «греза природы». Эти настроения звучат не только в стихах Тютчева, но и в его письмах, порою как бы объединяя их общностью тона.

Поэт не раз признается своим близким, что его неотвязно преследуют и стали для него «привычными» ощущения «внутренней тревоги» и «чувство тоски и ужаса». Время, кладущее неизгладимые морщины на любимые черты, пространство, разделяющее людей и отдающее их во власть времени, и, наконец, смерть – равно могущественные и враждебные человеку силы в глазах Тютчева.

Именно они заставляют его «с такой болезненной живостью и – настойчивостью» испытывать «сознание непрочности и хрупкости всего в жизни». Это возраставшее с годами ощущение скоротечности бытия сочеталось у поэта с отчетливым сознанием обреченности действительности, чреватой потрясениями и бурями.

Бросается в глаза близость образов, которыми в своих стихах и письмах пользуется Тютчев для передачи подобных настроений (бездна, пропасть, вулкан, оторванная от берега льдина и т. п.).

Поэтическое творчество Тютчева отражает «страшное раздвоение» человека, посетившего «сей мир в его минуты роковые». При этом тревожное, мятущееся мироощущение поэта как бы противостоит его консервативному мировоззрению.

«Обломок старых поколений», обреченный уступить дорогу «новому младому племени», поэт не испытывает малодушного желания бежать от «бурь гражданских и тревоги». Наоборот, когда прежняя «твердая и непоколебимая почва» содрогается от гула социальных землетрясений, он – говоря его же словами —

…чутким ухом

Припав к растреснутой земле,

Чему – то внемлет жадным слухом…

(«Безумие»)

Но это чувство истории не мешало поэту переживать настроения человека, идеологически еще крепко связанного со старым миром, не мешало ему сознавать самого себя человеком «заката», не избавляло его от щемящих мук сиротства и одиночества. С предельной прямотой раскрывает Тютчев, почему именно тягостны и «ненавистны» ему «багровые» лучи «младого пламенного дня»:

Как грустно полусонной тенью,

С изнеможением в кости,

Навстречу солнцу и движенью

За новым племенем брести!..

(«Как птичка, раннею зарей…»)

Но, как бы ни было тягостно сознавать себя «полусонной тенью», поэт предостерегает себя и своих сверстников

От чувства затаенной злости

На обновляющийся мир,

 Где новые садятся гости

За уготованный им пир;

От желчи горького сознанья,

Что нас поток уж не несет

И что другие есть призванья,

Другие вызваны вперед.

(«Когда дряхлеющие силы…»)

Своеобразным отражением социально – исторического мировосприятия поэта, отчетливого ощущения непрочности окружающей действительности, колеблемой «бурями» и «тревогами», и двойственного отношения к ней – притяжения и отталкивания – являются космические темы и образы тютчевской философской лирики.

В основе мироздания, по глубокому убеждению Тютчева, лежит «древний хаос». «Внешний мир» – это только «златотканный покров», накинутый на «безымянную бездну». Ночь, являющаяся в глазах Тютчева разоблачением хаоса, одновременно и страшит и манит к себе поэта.

Подобно тому как в «минуты роковые» истории он напряженным взором старается уловить сокровенный смысл ее «высоких зрелищ», так ночью, когда ему кажется, что он стоит «на краю земли», «немощен и гол, лицом к лицу пред пропастию темной», он стремится заглянуть в бездонные тайники космической жизни.

И, как пушкинский Вальсингам, герой «Пира во время чумы», Тютчев умел обретать «неизъяснимы наслажденья» в бездумных сетованиях полночного ветра, «в одичалой бездне вод», «Среди громов, среди огней,// Среди клокочущих страстей// В стихийном, пламенном раздоре» – всюду, где оживал, «шевелился» и рвался наружу «родимый хаос». В этом влечении Тютчева к изображению «стихийных споров» в природе и в человеческой душе – одна из отличительных особенностей его лирики, обусловленная все той же привычной для мироощущения поэта «внутренней тревогой».

Только поэт, действительно веривший в таинственную жизнь природы, мог с такой страстностью и убежденностью утверждать:

Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик —

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

Представлением о всеобщей одушевленности природы порождены характерные тютчевские образы. У него полдень «лениво дышит», небесная лазурь «смеется», осенний вечер озарен «кроткой улыбкой увяданья», солнечный луч будит спящую девушку «румяным, громким восклицаньем».

Тютчева принято называть «певцом природы». Таким он предстает перед нами и тогда, когда стремится философски осмыслить жизнь вселенной, и тогда, когда пишет как бы небольшие «этюды с натуры», запечатлевая в них конкретно – зримые приметы внешнего мира («Вечер», «Утро в горах», «Успокоение», «Песок сыпучий по колени…»).