На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят - [48]

Рационализм свел природу к безжизненному началу, из природы извергли загадку. Вот что писал Макс Вунд в книге «Греческое мировоззрение»:

«Научное понимание внесло глубокий раскол в отношение к природе. Чарующая интимность, связывающая до сих пор человека с жизнью природы, любовное одухотворение природы, все это безжалостной рукой было превращено было в царство мертвой природы».

И дальше: « Прежде человеку была дорога каждая песчинка, в нем жило дыхание божеств, принимающее непосредственное участие в его жизни. Древнему греку природа казалась прекрасной, ибо божественный дух проникал ее, он считал ее добродетельной, заимствовал у нее нормы поведения, согласуя свою жизнь с ее силами, сознавая себя во власти их».

Тютчев – носитель древнегреческого, дофалевского мышления (Фалес Милетский – один из семи мудрецов), мифологического. Везде он видел Жизнь. Тайну. Чудо.

«Не то, что мните вы, природа:

Не слепок, не бездушный лик —

В ей есть душа, к ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык».

***

Исторические катаклизмы приковывали к себе настороженное внимание поэта. Ему принадлежат знаменитые строки:

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые!

Его призвали всеблагие, Как собеседника на пир. Он их высоких зрелищ зритель…

(«Цицерон»)

Всю жизнь Тютчев не уставал быть жадным зрителем этих «высоких зрелищ», настойчиво пытавшимся разгадать исторический смысл происходящего.

Эпоха «бурь гражданских и тревоги» и была той социально – исторической почвой, на которой развивалось лирическое творчество Тютчева.

Поэзия Тютчева полна мысли, это философская поэзия. Однако Тютчев прежде всего был художником. В поэтические образы он облекал лишь то, что было передумано и перечувствовано им самим.

Сущность его творческого процесса прекрасно определил И. С. Тургенев: «…каждое его стихотворение начиналось мыслию, но мыслию, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или сильного впечатления;

В 1836 году Тютчев писал»… Чтобы поэзия процветала, она должна иметь корни в земле»

Поэзия самого Тютчева, раскрывающая «целый мир» мыслей и чувств, корнями своими связана с «землей» – и в этом ее сила. Тютчев недаром называл себя «верным сыном» «матери – Земли» и в пламенных стихах высказывал свою любовь к ней («Нет, моего к тебе пристрастья…»). Эта любовь к жизни, любовь к «настоящему» прошла через всю жизнь и через все творчество поэта. Ему были ведомы минуты «земного самозабвения», почти физическое ощущение «преизбытка» жизни.

Но ни в одном из стихотворений Тютчева «жизни преизбыток» не нашел, пожалуй, такого ясного и светлого выражения, как в стихотворении «Я помню время золотое…». На нем лежит яркий отблеск того молодого, быть может впервые пробудившегося чувства, под влиянием которого чистый облик возлюбленной поэта совершенно естественно приобретает в его воображении воздушные черты «младой феи». Стихи проникнуты большой психологической и художественной правдой. Впечатления от внешнего мира органически слиты в них с душевными ощущениями лирических героев:

И солнце медлило, прощаясь

С холмом, и замком, и тобой.

То, что вспоминается в этом стихотворении, происходит весной, когда яблони осыпаны цветом, когда день долог, а ночи коротки. Но поэту кажется, что солнце нарочно «медлит» зайти, чтобы дать себе время налюбоваться на юную красавицу.

Все стихотворение дышит «настоящим», «счастливым днем», не затуманенным мыслью о будущем. Даже упоминание в последних строках о скоротечности жизни не омрачает общей безмятежной настроенности этих стихов:

И сладко жизни быстротечной

Над нами пролетала тень.

Тот же образ – жизнь – тень – возникает впоследствии в другом стихотворении Тютчева, но уже лишается прежней, ничем не нарушаемой беззаботности:

Как дымный столп светлеет в вышине! —

Как тень внизу скользит неуловима!..

«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, —

Не светлый дым, блестящий при луне,

А эта тень, бегущая от дыма…»

И, сколь ни парадоксальным может показаться такое утверждение, – чем сильнее испытывал поэт любовь к «матери – Земле», тем острее и мучительнее осознавалась им мимолетность человеческого бытия.

Сам поэт настолько любил «землю», что ему хотелось бы остановить время: «О время, погоди!» («Так в жизни есть мгновения…»). Для романтика Жуковского и поэтов его школы воспоминание было источником сладостных душевных переживаний, заменой утраченного. Иным было воспоминание для Тютчева:

Усопших образ тем страшней,

Чем в жизни был милей для нас.

Надежда на «лучший, неизменный свет», на свиданье «там» с теми, кого потерял «здесь», примиряла Жуковского с жизненными несчастиями. Не таков был Тютчев. В душе поэта, по собственному его образному выражению, клокотал настоящий «бунт против смерти». «Ах, она мне на земле нужна, а не там где – то», – писал он после смерти Е. А. Денисьевой. Страшнее всего кажется поэту то, что самые дорогие воспоминания постепенно теряют свою остроту, «вымирают» в душе:

Минувшее не веет легкой тенью, А под землей, как труп, лежит оно.

Тютчев знает: жизнь торжествует над увяданием, над старостью, над смертью. Даже в минуты сокрушающего его горя, у постели умирающей любимой женщины («Весь день она лежала в забытьи, //и всю ее уж тени покрывали…»), «убитый, но живой», он различает за окном «веселый» (не унылый, а именно «веселый») шум летнего дождя: