На советской службе - [23]

— Так, так! Вы значит заявляете, что ежели церковные книги вырвать из переплетов, то они ничего больше не стоят. Прекрасно. Очень хорошо. Отныне я буду вырывать все церковные книги из переплетов. Серебряные переплеты немедленно переплавлю, а церковные книги буду шинковать.

Я ответил ему, что я не религиозный человек и не принадлежу к какой либо религиозной общине, поэтому совершенно ошибочно предполагать, чтобы я, делая мое распоряжение, руководился стремлением поддерживать какую-либо определенную, в данном случай православную, религию. Дело идет совершенно о другом. У русского народа, как и у всех других народов, искусство впервые появилось в религиозной области. Все, что мы знаем о русском искусстве самых ранних времен, прямо или косвенно имело отношение к религиозному культу: кафедральные соборы и монастыри, иконы и рукописные книги, книги печатные и серебряные оклады, ризы и облачения, епископский посох и митра, кресты и потиры, серебряные сосуды и шитье. Мною следовательно при издании этого распоряжения руководило лишь желание или, вернее говоря, сознание обязанности, сохранить в области русского искусства все то, что возможно.

Я, к сожалению, не мог переубедить Никифорова и дело представлялось безнадежным. Шлейфер объяснил ему, что он обязан или подчиниться моему распоряжение или принять на себя все последствия, ибо целесообразность моего распоряжения мною подробно обоснована. Никифоров удалился со словами:

— Что-ж, там видно будет, что нужно делать. Это распоряжение во всяком случай контр-революционное.

Когда Никифоров вышел, Шлейфер мне сказал:

— А я бы вам лучше предложил взять пока обратно ваше распоряжение. Вы все таки не забудьте, что Никифоров является очень старым и заслуженным членом партии и что он не только был министром-президентом Дальне-Восточной Республики, но и председателем Ревтрибунала и что к его голосу в партии особенно прислушиваются. Конечно, с вашей точки зрения, распоряжение ваше пожалуй совершенно правильно, но я не думаю, чтобы для вас имело смысл подвергнуться из за этого такой опасности.

Так как в скором времени, именно в начале поля 1923 года, я все равно должен был по служебным делам выехать за границу, то я заявил Шлейферу, что я моего распоряжения, как такового, обратно взять не могу, ибо с чисто деловой точки зрения я абсолютно прав, но что, конечно, я должен предоставить ему, намерен ли он провести мое распоряжение на деле или нет.

Церковное серебро

Как известно, советское правительство в 1922 году конфисковало все имущество русской церкви, заключающееся в серебряных сосудах, драгоценных церковных книгах, иконных ризах, и священнических облачениях. Было бы бесполезно в настоящее время спорить о том, представлялось ли это мероприятие необходимым или нет; во всяком случай, когда я прибыл в Москву, я стоял уже перед совершившимся фактом. Конфискованное церковное серебро, стекавшееся со всех концов России в Москву, в Гохран, поступало в таких громадных количествах, что пришлось освободить особое большое здание на Боровой улице для вмещения и хранения прибывающего церковного серебра. По сообщенному мне тогда приблизительному подсчету из всех углов и закоулков необъятной Империи прибыло в Москву около 30.000 пудов церковного серебра. Несомненен факт, что большая часть этого серебра, в особенности церковная утварь, относившаяся ко времени после 1830 года, не имела никакой художественной ценности. Управление музеями (Главмузей) сделало все, что было в его силах, чтобы выделить из этого огромного количества церковного серебра наиболее ценные с музейной, художественной или чисто исторической точки зрения предметы. Директор Эрмитажа проф. С. Н. Тройницкий устроил из конфискованного церковного серебра замечательную и весьма ценную с художественной точки зрения выставку в залах Эрмитажа. И в Оружейной Палате в Москве — музее чрезвычайно богатом серебром — был устроен новый отдел специально для церковного серебра. Это собрание содержит особенно ценные и характерные для русского искусства предметы, в особенности из Соловецкого монастыря и других старинных монастырей.

Далее следует признать с удовлетворением, что художественные, исторические или музейные ценности вряд ли погибли с конфискованием церковного серебра. Напротив, серебряные церковные сосуды, которые столетиями лежали в ризницах или в сокровищницах отдельных церквей, таким путем увидали свет и стали доступны для науки и искусства. Правда, конфискованные церковные сосуды и ризы иногда прибывали в Гохран в совершенно невероятном состоянии. Я сам видел, как открывались ящики, в которых серебряный ризы, по объему своему не входившие в ящик, были вложены просто согнутыми в два или даже в четыре раза. Отдельные вещи лежали одна на другой безо всякой прокладки: не было ни бумаги, ни соломы, ни другого упаковочного материала. Часто в серебряные церковные потиры были вделаны наивные, но не лишенные интереса с художественной точки зрения эмалевые медальоны. Эти медальоны в большинстве случаев были превращены в осколки или сильно помяты и стоимость потира вследствие этого понижалась до минимума. В эти же ящики одновременно были вложены и ценные церковные книги в серебряных окладах, также снабженные эмалевыми медальонами, которые часто при распаковке ящиков оказывались превращенными в осколки. В некоторых случаях, как мне сообщали музейные служащие, как раз раздавленные и согнутые предметы или ризы представляли собой наибольший интерес и в таких случаях музею приходилось эти разбитые и согнутые предметы и ризы опять выгибать, исправлять и вновь приводить в первоначальное состояние.