На скосе века - [39]

Я — отринув недальнюю тьму —

Краски вечера, запахи тленья

За рассвет и расцвет не приму.

До конца!.. Пусть всё видится остро,

И теней не смущает игра,

Чтоб потом не стыдиться притворства,

Если выйдет дожить до утра.

3. Прощание с Яддо [5]

Я назад не хочу. Ни туда, где я нынче живу,

Ни в Париж, ни в Милан, ни в Женеву,

ни даже в Москву.

Хоть и хватит блуждать, хоть пора —

не о том ли и речь? —

Вновь друзей повидать

и в суглинке навеки залечь.

Чтоб, горька, незабвенна,

в любом состоянье жива,

Надо мной постепенно

в себя приходила Москва.

То спокойно, то круто,

то ложью восстав против лжи,

И чтоб все эти смуты,

как струпья, спадали с души.

И чтоб в лике усталом

и пристальной ясности глаз

То ясней проступало, за что мне мила и сейчас.

Тут не светлая вера, а знанье жестокое тут —

Ощущенье барьеров из лет, расстояний и смут.

То, что в двери стучится,

настойчиво лезет в окно.

То, что может случиться и, может,

случиться должно.

Правда века есть бездна —

недаром всё тонет во мгле.

И не будет мне места до смерти на этой земле.

Там как здесь — сон ли, явь ли —

одни пустословье и спесь.

Суеты и тщеславья, и мести гремучая смесь.

Что мне весь этот рынок и споры,

что рынку под стать?

Выбираю суглинок — постель,

чтоб свой век переспать.

Выбираю охотно — мне этот возврат по плечу.

А другой — значит, Потьма!.. А я и туда не хочу.

Ни за стены-запоры —

пусть дружба за ними сильна.

Ни в научные споры, чьей нации больше вина.

Не сужу, не кричу. Знаю: святы такие места.

Лишь назад не хочу: ни в Париж, ни в Милан, ни туда.

Не порыв, а надрыв —

память сердца про боль бытия.

Я пока ещё жив, но эпоха уже — не моя.

Все упёрлось в «сегодня»,

а даль — беспощадно пуста

И почти безысходна простая моя правота.

Впрочем, всё ни к чему:

век уходит под нож к палачу.

Я и гибель приму… Лишь назад никуда не хочу.

Нет, не тянет в столицы чужие, не манит в моря.

Лишь московский мне снится суглинок.

И, может быть, зря.

1978

«На жизнь гневись не очень…»

На жизнь гневись не очень —

Обступит болью враз.

Всё высказать захочешь,

А выйдет — пересказ.

И будешь рваться с боем

Назад — сквозь тьму и плоть, —

От жизни этой болью

Отрезанный ломоть.

Начнёшь себе же сниться

От мыслей непростых.

И в жажде объясниться

Тонуть в словах пустых.

Как будто видя что-то

В себе — издалека…

Расплывчатое фото,

Неточная строка.

То ль свет застрял слепящий

В глазах — как зов мечты,

То ль жизни отходящей

Стираются черты.

1981

«Давно б я убрался с земли…»

Давно б я убрался с земли.

Да Бога боюсь и петли.

Не стану храбриться, юля.

Мне очень страшна и петля.

Но всё не кончается с ней,

И Бога боюсь я сильней.

Вот явишься… Пена у рта…

Тебе ж вместо «здравствуй» — «Куда?

В творении замысел есть,

Ты должен быть там, а не здесь.

А ну-ка, поддайте орлу!..»

И тут же потащат к котлу.

И бросят — навек, не на срок —

В бурлящий крутой кипяток.

А вскрикнешь: «За что мне казан?» —

И вспыхнет в сознанье экран.

И выйдут из мира теней

Все мерзости жизни твоей.

Всё то, что, забывшись, творил,

Что сам от себя утаил,

Предстанет на этом холсте

В бесстыдной твоей наготе.

Как жил я — судить не берусь.

Но вспомнить всё это — боюсь.

Да всё ли Господь мне простил,

Что я себе сам отпустил?

Нет, лучше пока подожду,

Не буду спешить за черту.

Ко всем, не нарушившим черт,

Господь, говорят, милосерд…

1980

Флоридское

Мне будто вправду ничего не надо.

Взволнует что-то — тут же мысль: «Пустяк!»

Флоридский берег. Всюду след торнадо.

Барашки волн ползут на скоростях.

Купаться трудно. Лезу как для вида.

Всё взять спешу — здесь ненадолго я…

Но что за бред? Торнадо и Флорида.

И рядом — я… Но это — жизнь моя.

Рождён я там, где взорвалась планета,

Откуда смерч гудит по всем местам.

Пусть это здешний смерч, — неважно это:

Раз он мешает жить, возник он там.

Шучу, наверно… Или брежу прошлым.

Но взрыв тот был. Здесь всё — его дела.

Его волной я был сюда заброшен,

В его тылах вся жизнь моя прошла.

Наш быт при нас всегда был зыбок, вспенен,

Спокойных дней — почти ни одного…

«Тот ураган прошёл»! Не знал Есенин,

Как этот век вобрал в себя его.

Как от него страдать придётся людям

На всей земле не за свои грехи,

Но стоп, — уважим высший вкус, не будем

Вводить социологию в стихи.

Но дни идут. И время всё смягчает.

Торнадо скрылся. Над Флоридой зной.

И даже волны скорости снижают…

Что ж, можно жить… Но я хочу домой.

14 июля 1986

На вечере поэтов

Стихи все умерли со мной

Давно… А зал их — ждал.

И я не плыл за их волной —

По памяти читал.

И было мне читать их лень,

И горько душу жгла

Страсть воскресить вчерашний день,

Когда в них жизнь была.

Тогда светились их слова

В подспудной глубине…

Теперь их плоть была мертва.

И смерть жила во мне.

Они всю жизнь меня вели

И в них — вся жизнь была.

И вот живыми не дошли

Сюда… А жизнь — прошла.

14 июля 1986

Мечты исполнились (Сон)

Я вернулся… Благодать!

Больше не о чем мечтать.

Сон свершился наяву,

Паровоз летит в Москву.

…Но с тоской в окно гляжу:

В вагонзаке я сижу.

Январь 1987

Брайтонские брюзжания

Я в Брайтоне свой кончу век,

Где за окном почти до лета

На тротуарах скользок снег,

А на уборку денег нету.

Верней — расчёта… Трезв расчёт.

Впрямь большинство спасёт сноровка

А шею кто себе свернёт —

Дешевле выплатить страховку.

А мне-то что? Но вот в окно

Гляжу… И злюсь. Брюзжу с чего-то.