На широкий простор - [83]

Проповедь свою ксендз Потейковский заканчивает призывом приносить пожертвования, а вместе с тем вознести и благодарение богу за его снисхождение к верным католикам, ко всему польскому народу, которому пан бог ниспослал также и королевство.

Проповедь сменяется богослужением, громом органа и новыми песнопениями, а костельные служки в специальном одеянии ходят по костелу с серебряными тарелками, собирая дань, причем один из них постукивает святой булавой, чтобы напомнить прихожанам об их обязанностях перед паном богом и святым Казимиром. Немного погодя кафедру снова занимает ксендз Потейковский. Теперь он произносит проповедь на тему о религии. Вторая проповедь — продолжение первой.

Эти две проповеди только вступление, подготовка к третьей, основной и наиболее патетической, где Потейковский со всей силой своего красноречия набрасывается на большевиков, носителей безбожия.

После богослужения родовитая шляхта, паны помещики и высшее офицерство заходят к ксендзу Потейковскому на «чашку чаю». Ксендза-проповедника поздравляют: его проповедь — шедевр красноречия. Ему пожимают руку и пан Длугошиц и полковник пан Дембицкий. Ксендз Потейковский весь светится от удовольствия. В костеле он, как и сотни других слуг пана бога, проводит только идеологическую, подготовительную работу… А теперь он показывает гостям газеты, журналы, где напечатаны его статьи, призывающие к войне против большевиков, показывает антисоветские листовки, рассказывает о предпринятых им практических мерах против Советов: налаживание шпионажа, организация банд и своей агентуры на советской территории. Основательно и всесторонне готовится панская Польша к весенней военной кампании против Красной Армии и ждет только, когда просохнут дороги, чтобы двинуть свою армию в поход.

… Дружно начавшаяся весна стремительно входила в силу и в несколько дней изменила полесский пейзаж. Болота превратились в сплошные водяные пустыни, где одиноко торчали порыжелые кочки с сухой прошлогодней травой, купы лозняка, до половины залитые водой, да высокие ольхи, выбывшие уже из строя живой жизни и лишь печально вздымающие ввысь свои сгнившие сучья. Одни только темные пущи хранили свою обычную суровость, угрюмость, затаив в дебрях своих звериные логовища, непроходимые топкие болота, речки, озерки с неисчислимыми бродами, песчаные острова, узкие, мало кому известные проходы и целые реки талых вод, что медленной лавиной двигались по темным низинам, переливаясь из болота в болото и беспрерывно стремясь к Припяти. Но как веселы и приветливы сейчас опушки этих лесов! Здесь каждая пядь земли, пригретая весенним солнцем, живет радостной возрожденной жизнью, выпуская первые ростки молодой зелени. Зашевелились мурашки, разные жучки, козявки, такие малюсенькие, что нужно внимательно всматриваться, чтобы заметить их радостное беспокойное движение на каждом обласканном солнцем клочке земли, на сухих былинках, на коре давно сгнившего дерева. А воздух звенит гомоном и токованием пернатых. Слетаются птичьи пары, вьют гнезда, чтобы устроиться и выводить птенцов. Обновляется земля, оживает природа, и радостный шорох жизни шевелит ветви кустов и деревьев в старом лесу.

Разлилось половодье, отражая в себе чистое небо и сияющее солнце. Как островки, разбросаны там-сям по воде людские поселения. И тихо в них, не видать человека. Притаилась полесская деревня. Но это только одна обманчивая видимость тишины и покоя. Качает водяная пустыня на стремнинах своих быстрые остроносые челны и легкие чайки-душегубки. А в этих челнах, в этих чайках снуют от деревни к деревне суровые замкнутые сыны Полесья, встревоженные, выбитые из жизненной колеи нашествием ненавистных оккупантов. Настороженно вглядываются они в просторы залитых водой болот и проносятся между кустов, прячутся возле высоких, сухих камышей. На этих просторах воды, под темным навесом хмурых лесов, таятся грозные замыслы поднимающегося на борьбу крестьянства. Зреют они и под крышами убогих хат. Чутко ловит звуки настороженное ухо, и всматривается в даль зоркий глаз…

Наступает весна. Что несет она с собой?

30

Тревожно содрогнулось Полесье.

От болота к болоту, от пущи к пуще перекатывалось грозное эхо смутного гула. В тихом воздухе испуганно колыхнулась молодая, нежная листва на гибких ветвях оживших деревьев. Распустившиеся кудрявые березки, окружив высокий бор живым венком свежей, пахучей зелени, стояли теперь в задумчивом оцепенении и, кажется, прислушивались к этому необычайному далекому грохоту, от которого колыхался прогретый солнцем воздух и вздрагивала земля, передавая эту дрожь деревьям и молодой листве на них. Такое же пытливое недоумение было в облике старого бора, высоко поднявшего свои пышные вершины и гревшего их на весеннем солнце в волнах чистого воздуха. А когда на лес налетали мягкие порывы ветра, ветви и листья начинали колыхаться и шепотом спрашивали ветер: «Что? Что? Что?» Даже степенные аисты прекращали свои прогулки по краям болот и тревожно прислушивались к странному гулу. А этот гул растекался по дебрям болот и лесов, беспокоя зверей и птиц. Старые кабаны настораживали уши, прислушивались, ничего не понимая, но, испуганно хрюкнув на всякий случай, подавались поглубже в дикие пущи, ведя за собой свои кабаньи выводки.