На широкий простор - [45]

Но его философское настроение вскоре сменилось практическими соображениями. И кабан и волк — ценная добыча. С волка можно содрать шкуру, а кабана освежевать и доставить домой — сколько будет припасов! Мысли деда приняли другое направление… Эх, некогда этим заниматься. Но тут же в голове возник новый план: содрать с волка шкуру, пока он не окоченел, — это будет дедов трофей, а кабана подарить красным бойцам. Это мысль неплохая. И он живо взялся за работу. Содрал с волка шкуру, вымыл снегом руки, вытер их о полы кожушка, свернул шкуру, перекинул ее через плечо и важно, как удачливый охотник, зашагал дальше, держа направление на Высокую Рудню.

Наконец лес кончился. Дед вышел из лесу и остановился, чтоб осмотреться. Перед ним расстилалось круглое поле, окаймленное высокой стеной леса, а из середины поля выступали белые крыши хат небольшой деревеньки, очертания высоких кленов и вязов, овинов и ветряков. К высокой стене леса примыкали заросли густого низкорослого кустарника.

Дед внимательно оглядел кусты. В гуще кустарника мелькнула человеческая фигура и тут же скрылась. Зоркие дедовы глаза распознали в человеке военного, только дед не разобрал, свой это или чужой. На всякий случай дед отошел немного назад, ближе к лесу, и вдруг услышал грозный окрик:

— Стой! Кто идет?

Дед остановился. И голос и слова успокоили его. Он обрадовался встрече с красноармейцем, потому что это облегчало его задачу.

— Свой! — отозвался дед Талаш.

Из кустарника показался молодой красноармеец с винтовкой и патронной сумкой за поясом, с парой гранат на боку. Вид его был довольно суровый и воинственный, хотя эта суровость и не совсем сочеталась с его приветливыми серыми глазами, которыми он оглядел деда Талаша и его трофей, свисавший с плеча чуть не до самых пят и придававший деду вид первобытного человека.

— Документ! — бросил красноармеец.

— А какой, голубе, может быть документ у такого бродяги, как я? Я не здешний: от легионеров прячусь. Кто ж мне даст документ?

— А куда идешь? — все еще официальным тоном расспрашивал красноармеец.

— До вас, товарищи, иду, до красных. Специально.

Дед Талаш сам почувствовал, что он говорит правильные слова, особенно вот это слово — «специально». Красноармеец видит — человек интересный, от него можно узнать кое-что важное.

— Я сейчас вызову начальника заставы. У нас такой порядок.

Резкий свисток острыми тонкими волнами расплывается в кустах и затихает.

Некоторое время они слушают, молчат и ожидают. Красноармеец думает, как он доложит про деда начальнику заставы, и, когда вдалеке показалась фигура командира, красноармеец кивает на шкуру волка:

— На волка охотился?

Дед знает, что про эту шкуру ему придется рассказать длинную историю, но так как аудитория состоит только из одного слушателя, а времени у него мало, потому что приближается начальник заставы, дед ограничивается коротким ответом:

— Эге ж!

Начальник заставы, закаленный на войне, уже не первой молодости человек с обветренным лицом, окинул деда Талаша проницательным взглядом с головы до ног, обратив особое внимание на волчью шкуру.

Красноармеец доложил:

— Не имеет документов. Заявляет, что идет с польской стороны специально к нам…

Начальник заставы еще внимательнее взглянул на деда Талаша.

— Что заставило тебя, отец, идти к нам?

— Невмоготу стало мне жить дома, товарищ начальник, по лесам прячусь: меня ловят легионеры.

— За что?

— Да вот, товарищ начальник, приехали они забирать мое последнее сено. Просил, молил их, а они еще начали меня пинать. Ну, я и разозлился и бросился на них с топором. Кабы не сын, так засек бы какого гада. Они и навалились на меня, связать хотели. А было их трое солдат. Вырвался я и в лес убежал. Стреляли даже в меня из револьверов. А потом начали мне мстить, цепляться к моей семье за то, что на квартире у меня большевик стоял, командир. Моего сына, подростка, взяли как заложника, ждут, чтоб я сам к ним пришел. Я, товарищи, принес вам мою беду и горе… Решил найти командира, что стоял у меня на квартире… Он знает меня.

— А из какого ты села?

Дед Талаш назвал свою деревню.

— А какой командир стоял у вас на квартире?

— Так что командир товарищ Шалехин, — немного на старый солдатский манер ответил дед Талаш.

Красноармеец и начальник заставы переглянулись. Дедов ответ рассеял их подозрения.

— А откуда эта волчья шкура? — поинтересовался начальник заставы.

Дед рассказал историю про кабана и волка и закончил ее так:

— Я, товарищи, решил подарить кабана вам, красные солдаты, а кабан важный, пудов на восемнадцать. Запрягайте повозку, поеду с вами, покажу. Он отсюда не так уж далеко.

Зашли на заставу. Начальник послал двух красноармейцев в село за подводой. А когда смеркалось, дед Талаш вместе с красноармейцами с большим триумфом возвращался в Высокую Рудню, везя на розвальнях огромную тушу дикого кабана. Прославился дед Талаш на всю Высокую Рудню. Для пущей важности он носил на себе волчью шкуру, и, когда у него спрашивали, зачем он таскает ее на себе, дед отвечал с хитрой усмешкой:

— Го! Я еще буду выть по-волчьи!

Люди смеялись, а дед думал свою думу.

12

Пожилой, дряхлый, седоусый полковник сидел в штабе польской дивизии, склонившись над военной топографической картой Полесского района. Полковник разрабатывал боевую задачу дивизии и готовил ей приказ в связи с наступающей военной кампанией против Красной Армии после зимнего перерыва. Дав волю своему стратегическому творчеству, полковник пан Дембицкий старательно отмечал на карте направление задуманного им удара, который должен был сокрушить сопротивление Красной Армии. Но полковник забывал, что во время боя обстановка меняется и что результаты его зависят от тысячи мелочей, предвидеть которые не может никакой штаб. Полковник пан Дембицкий не считался и с тем обстоятельством что в штабе его противника теперь задавали тон не профессионалы-штабисты старой военной школы, а талантливые люди из рабочего класса, выдвинутые на командные посты революцией и военным временем. Тем не менее полковник пан Дембицкий озабоченно распределял по намеченным участкам те или другие военные части, ставя перед ними разные задачи. Но пан полковник не мог целиком отдаться своим стратегическим упражнениям и выверить свой план хоть на военной карте. Уже несколько раз его внимание отвлекал телефон. Из различных пунктов, где стояли части дивизии, сообщали о враждебных выступлениях местного населения против польского войска. Пан полковник гневался, что его отрывают от важной работы, требовал, чтобы обращались к полиции и жандармам и чтобы не смели больше беспокоить его такими пустяками. Но, когда ему доложили о разоружении польского военного конвоя толпой безоружных полешуков, пан полковник подскочил в кресле, словно его кольнули снизу сапожным шилом.