На севере диком - [8]

— А ты не плачь, — повторил Афанасий Ильич. — Ты лучше скажи, почему передовой леспромхоз стал так себе, середнячком? Почему обязательство не выполняем? Думал ты об этом?

Дудник в свою очередь глянул на Петрова:

— Давай без загадок, Афанасий Ильич.

— Хорошо, — согласился Петров. — Давай начистоту. Работали мы не хуже, чем при тебе. Даже чуть получше, но нашлись леспромхозы, которые стали работать лучше, чем раньше, и обогнали нас.

— Похоже, так, — значительно согласился Дудник. — Плохо разворачиваемся мы с тобой.

— Плохо, — согласился Петров. — Вины с себя не снимаю. Плохо я тебе помогал, Иван Петрович. Ты командовал, нажимал, требовал, а я ходил, смотрел и считал, что так и должно быть. Ты уехал, я и спохватился, что с людьми-то совсем не работал. Считал, что все у нас благополучно. А благополучие-то оказалось дутое.

— Постой, — перебил Иван Петрович, — постой. Выходит, я неправильно руководил?

— Выходит так.

— И дисциплина у меня приказная?

— Боятся тебя люди. А уж тут хорошего мало.

Иван Петрович остановился, снова тяжело положил на спинку стула тяжелые свои руки.

— Так. Значит, Дудник виноват?

— И Петров тоже, — сказал Афанасий Ильич, повертываясь к столу, желая показать, что все необходимое сказано и пора приниматься за дело. Но знал Афанасий Ильич, что до дела еще далеко. Сначала начальник выскажется. Вон как он вцепился в стул, даже суставы побелели. Ну что ж, у всякого свой характер, и это надо учитывать.

Учитывая характер Дудника, Петров разложил на краешке стола кисет с табаком, бумагу, зажигалку и начал не спеша свертывать папиросу.

— Та-ак, — зловеще сказал Иван Петрович, отрывая руки от стула. — Все сказал?

— Пока все.

— А ты валяй до конца. Добивай Дудника! Он стерпит. Меня в тресте не так строгали и то жив остался. Меня в три топора тесали, так ты еще стружку снимаешь? Ну, давай.

Он ходил по тесному кабинету из угла в угол и бушевал. Вспомнил все: и первую сосну, сваленную его руками, и первую просеку в дикой тайге, и землянку, где жил первый год, и первый победный гудок паровоза на новой железной дороге. Все это было при участии его, Ивана Петровича, во всем этом его сила, его мозг, его кровь.

Знал Афанасий Ильич — ничего не прибавляет директор. Все так и было. Уважал за то Дудника, любил крепкую его хватку и готов был всего себя отдать, чтобы только хоть сотую долю сделать того, что сделал Иван Петрович.

Отдать всего себя, но и с других потребовать того же. И не когда-нибудь, а сегодня, сейчас.

Отбушевав, Иван Петрович тяжело сел, втиснув в кресло большое свое тело, потянулся к кисету Петрова и, рассыпая табак по столу, начал крутить папиросу.

Воспользовавшись затишьем, Афанасий Петрович спокойно заметил, словно ничего и не было сказано в ответ на его обвинение:

— Так вот. Виноват я и ты. Оба виноваты. И давай ошибки исправлять.

Дудник, прикуривая, глянул на Петрова.

Он сидел около стола, невысокий, ладный, подвижной, в старенькой телогрейке, обтягивающей крутые плечи и грудь. Лицо его, дубленное морозом, с хорошим румянцем, с глазами цвета жидкого чая, в которых вечно искрятся неугасимые огоньки: глаза человека пытливого, беспокойного, смышленого. Такие глаза, на первый взгляд, не вязались с его таежной медлительностью. Но всякий, кто пробыл с Петровым хоть полчаса, убеждался, что медлительность этого ловкого тела есть только отсутствие суетливости, что человек этот быстр, как белка.

Он никогда ничего не скажет раньше времени и попусту, он лучше подождет, подумает, взвесит, а потом решит. И тогда хоть разорвись, не отступит. Дудник это знал и ценил. Даже сейчас, в минуту крайнего раздражения, он сознавал, что не сдвинуть ему этого человека с его позиций.

Сцепил пальцы, утвердив их на столе, хмуровато сказал:

— Ну вот и высказался. И к черту. В сторону.

И в самом деле, Дудник широко отмахнул рукой, словно отмел шелуху бестолкового разговора, освободив место для деловой беседы.

— Хорошо, — согласился Петров, — начнем о деле. Нам с тобой еще долго работать. И вот надо тебе и мне запомнить. Характеры у нас тяжелые. Прощать не умеем. И не надо. А работать надо. Понял? На то и поставлены здесь, в глубоком тылу. Мы кровь не проливаем…

Как бы запнувшись, он остановился на минуту, и даже показалось Дуднику, что дрогнуло обветренное лицо Афанасия Ильича, и какая-то судорога на секунду свела его губы. Голосом, внезапно приглушенным, он закончил:

— За нас другие проливают.

— Жена? — понял Иван Петрович.

Наступило молчание.

Дудник сказал:

— А я тут ору. Ты не обижайся.

И, махнув рукой, замолчал. Что тут скажешь? Да, наверное, и не надо говорить.

— Не надо, — подтвердил Петров. — Переживу. Не вздумай жалеть! — Вздохнул и закончил: — Никак мы с тобой до дела не доберемся. Обсудим. Как дальше жить будем…

НА СЕВЕРЕ ДИКОМ

Виталию Осиповичу казалось, что он спал недолго. В доме было темно и тихо. Он осветил зажигалкой циферблат часов. Без двадцати восемь. Утро или вечер?

Он начал одеваться в темноте. Дверь приоткрылась, неяркий свет проник в комнату.

В столовой за большим столом расположились мальчики. Михаил учил уроки, Ваня лежал на столе животом, болтая ногами. Увидев Виталия Осиповича, он испуганно заморгал глазами, поспешно сполз на стул и на всякий случай спрятался за край стола.