На севере диком - [9]

Наступила тишина. Виталий Осипович спросил, где папа и мама. Михаил обстоятельно ответил, что папа ушел в контору, а мама сейчас придет.

Тема для разговора была исчерпана. Виталий Осипович не умел говорить с детьми. Дети. В его памяти жили скорбные образы детей, застигнутых войной. Этого не забыть. Там он знал, что делать. Детей надо было спасать. Не щадя ничего, даже жизни своей, — спасать.

Но тут он видел детей в совершенной безопасности. Они не нуждались в его защите. Он невесело усмехнулся и сел к столу.

— Уроки учишь? — спросил он.

— Учу, — односложно ответил Миша.

— Это хорошо.

Снова наступила тишина. Виталий Осипович постукивал по столу пальцами и думал, о чем бы еще спросить. Но, ничего не придумав, сказал:

— Ты, брат, не обращай на меня внимания. Мне все еще война… в глазах у меня все, знаешь, военные всякие дела…

— Расскажите про войну, — очень серьезно попросил Миша.

— Про войну? Знаешь, не будем про войну. Там хорошего мало. Ты вот уроки спокойно учишь, а наверное, тройки есть? Ну вот вижу, что есть.

— Одна только, — шепотом сказал Миша. — По письму.

— По письму? Это нехорошо. А я, знаешь, в одной избе ночевал. Простая изба. Мы тогда еще отступали. И вот — ночь. Темно в избе. Солдаты спят на полу, на лавках, везде. А на печке лампочка горит, мигалочка такая, из баночки сделана, с фитилем. Свету — как от спички. Да, брат. Это к урокам не располагает. А дочка хозяйская при этом огоньке уроки учила. Проснулся я и слышу — шепчет что-то про Ганнибала. А уже слыхать — пушки бьют. Завтра мы отступим, а она про Ганнибала учит. Понимаешь? Она уроки учит, а кругом пушки бьют…

Миша, не мигая, смотрел в одну какую-то точку на столе.

— Я теперь буду здорово учиться, — сказал он.

— Ну, вот. Так и надо.

— А девочку эту не встречали больше?

— Где же там встретишь.

— И адрес не записали?

Виталий Осипович вздохнул:

— Адреса, брат, не записал. Да и записывать нечего. Наверное, от деревни этой ничего не осталось.

Ваня давно уже вылез из своего укрытия.

— А я вчера стакан разбил, — сообщил он.

Не понимая связи этого сообщения с рассказом, Виталий Осипович спросил:

— Ну и что?

— А пушки стеклянные разве? — вопросом на вопрос недоверчиво ответил Ваня.

— Пушки? Нет, брат. Они стальные.

— А вы говорите — их бьют.

Миша вспыхнул. Неосведомленность брата в военных делах показалась ему прямо-таки преступной.

— Молчи, если не понимаешь… А еще в первом классе учишься.

Виталий Осипович снова улыбнулся, но на этот раз его улыбка не оказалась столь пугающе невеселой. Он хотел объяснить, как бьют пушки, но стукнула входная дверь. Пришла Валентина Анисимовна.

Корнев вышел на кухню и сказал, что пойдет в контору.

Валентина Анисимовна пыталась отговорить его, но напрасно. Он согласился только выпить чаю. Он не может сидеть. Он может только идти, делать, ехать, но не сидеть.

Он боялся остаться один со своими мыслями, боялся безделья, ему казалось, что если остановиться на минуту и передохнуть, то можно сойти с ума.

На улице было темно. Невидимый мутный свет исходил от массы белого снега, от белесоватых пятен на небе. Казалось, светится сама тьма.

Поселок расположился на пригорке. Окна сверкали множеством маленьких оранжевых и желтых огоньков. Стружки дыма тянулись к темно-серому небу, словно ниточки, на которых висел невидимый поселок.

Острый, как игла, луч неожиданно возник на небе. Дрогнув, он начал таять. Но не успел он исчезнуть, как такой же второй луч возник рядом, и вдруг сотни лучей гигантским веером развернулись в густо-фиолетовом, почти черном небе.

Дорога морозно повизгивала под ногами. Он шел и смотрел на огненную феерию. Он не знал, куда идти. Спросить было не у кого. Мороз давал понять, что с ним шутки плохи.

Виталий Осипович увидел в стороне от дороги огромный и как бы освещенный изнутри сугроб. Он подумал, что это шутки северного сияния, но, присмотревшись, убедился, что сугроб светится сам по себе каким-то ровным голубым светом.

Он отыскал узкую дорожку, прорытую в глубоком снегу. Глыбы снега загорелись при вспышках сияния зелеными искорками. Корнев спешил, подгоняемый морозом, ударяясь плечами о выступы снегового коридора. Узкая дверь чернела перед ним. Он толкнул ее, скатился вниз по невидимым ступенькам и оказался в темноте.

Вдруг яркий свет ударил в лицо: открылась противоположная дверь.

— Кто? — спросили оттуда.

Виталий Осипович подошел к освещенной двери. Его впустили. Здесь было много света, влажного тепла и еще чего-то, что очень поразило его. Неужели это возможно?

Сказка. Сон. На севере, под студеным сиянием, при морозе в пятьдесят градусов?

Нет, не сон. Масса густой, сочной зелени тянулась рядами от стены до стены. Красные и розовые плоды сверкали под яркими лампами.

Помидоры! В феврале, на севере диком, эти питомцы юга? И тут же он понял: все в порядке — оранжерея на севере диком, и никакого тут чуда нет.

Но он сказал все же:

— Да у вас тут чудеса!

И посмотрел на стоявшего перед ним. Это был небольшого роста человек, франтовато одетый, круглолицый, с тщательно зачесанным пробором. Он протянул руку.

— Агроном Шалеев. А вы — товарищ Корнев? Пожалуйста, проходите.