На семи ветрах - [6]
— Ну вот что… — Марина с деловым видом подняла руку. — Митингов устраивать не будем… Сейчас у нас дойка, мойка. Давайте-ка по местам. А ты, Стрешнева, Лыску готовь. Надо будет её на улицу вытащить… Помогай, Семён!
Раскинув руки, Евдокия загородила корову.
— Ну, ну, не самоуправничай, — нахмурилась Марина. — Сказано тебе — с зоотехником по всем статьям согласовано.
— Всё равно не дам Лыску губить! — закричала Евдокия.
— Ну что ж! — зло сказала Марина. — Придётся председателю доложить. Уж он-то распорядится!
— Иди-ка ты отсюда, не мешайся, — отмахнулась Евдокия. — И кстати, ветеринара пришли. Лыску лечить надо.
Марина с Семёном вышли из коровника. Пелагея Конькова сказала, что ветеринар с утра уехал в город, и посоветовала позвать Прохора Михайловича — он когда-то неплохо лечил коров и лошадей.
— В самом деле, сбегай-ка за отцом, — кивнула Феде мать.
Федя помчался в ремонтную мастерскую, где работал отец. Прохор Михайлович не заставил себя ждать и вскоре пришёл на ферму. Он осмотрел Лыску, промыл ногу, смазал и заключил её в твёрдую лубяную шину.
— Срастётся нога, Лыска ещё побегает, — успокоил он доярок. — Тут главное — покой да кормёжка.
Корову перетащили в дальний угол на мягкую соломенную подстилку, напоили, задали корму, и только тогда Федя с отцом и матерью вернулись домой. Но через час Евдокия, прихватив ведро с тёплым пойлом, уже снова побежала на ферму.
Ужинать Стрешневы сели только в девятом часу вечера.
Семья собралась большая: отец, мать, старший брат Николай, сестра Ольга и младшее поколение — Федя и Ромка.
В это время в избу вошёл Семён Клепиков. Он потоптался у порога и сказал, что завтра едет в город, — не надо ли что-нибудь купить Стрешневым.
— Спасибо, вчера сами были, — ответила Евдокия, подозрительно косясь на соседа и не понимая, зачем он явился.
В семье Стрешневых не очень-то жаловали Семёна Клепикова. В Родниках постоянно жила его жена Марина, а сам он уже несколько раз уходил из колхоза. То работал весовщиком на станции, то продавцом в городе, то шабашничал по округе с артелью плотников. Потом Семён вновь возвращался в деревню. Последний год он работал в артели шофёром, а чаще всего выступал в роли колхозного толкача и доставалы.
Он уезжал на несколько дней куда-то на грузовике, что-то привозил и увозил, говоря, что действует по особому поручению колхозного начальства.
Домой Семён возвращался навеселе, сорил деньгами и любил похвалиться перед соседями, что с таким председателем, как Фонарёв, жить на свете можно — сыт, пьян и нос в табаке.
«Приблудный он какой-то на нашей земле, непутевый, — говорил про соседа Федин отец. — И за что только в колхозе его держат?»
Наконец Семён присел на лавку и с лёгким упрёком обратился к Евдокии:
— И чего ты опять с моей Мариной схватилась? С фермы чуть её не выгнала, наговорила невесть что…
— И поделом ей, — сказала Евдокия. — Ишь моду взяла — коров изводить.
— Так ей виднее. Начальство всё-таки, заведующая фермой.
— А мы кто ж?.. Как горох в погремушке: тряхни посильнее — мы и загремим: «Ах, как всё хорошо, отрадно!»
— Ты, Евдокия, не расходись. — Семён нахмурился. — Шумишь вот, скандалишь — а толк какой? Вот и дядя Прохор вроде тебя. Был бригадиром, в начальниках ходил, а теперь что? А всё через свой характер…
— Зато, вижу, ты тепло устроился, с начальством спелся, — насмешливо сказал Прохор. — А оно тебе и нарядик получше, и работку почище. А ты притулился и помалкиваешь, что кругом делается…
— Да ну вас! — обиделся Семён. — Я к вам по-хорошему, а вы и слушать не желаете. А только вам с Мариной ссориться не след, лучше в мире жить. Мы всё же соседи, пригодимся ещё друг другу. — Он потёр шершавый подбородок и окинул острым взглядом Федю. — А тебя вот о чём хочу спросить… Ты чего ныне Димку насчёт удобрений пытал?
— Ну и пытал, — помедлив, признался Федя. — Вы же удобрения вместе с ним со станции возили… Вот я и хотел узнать, куда вы их свалили.
— Ну знаешь, Федька!.. — вспылил Семён. — Ты моему парню допросы не устраивай… Соплив ещё, зелен.
— Да в чём дело-то? — вмешался в разговор Прохор. — Что за секреты у вас?
Семён объяснил, что Федька обнаружил в Епишкином овраге суперфосфат, и начал болтать, что в третьей бригаде его не внесли с осени под пашню.
— Да быть того не может! — ахнул Прохор.
— Вот о том и разговор, — кивнул Семён и вновь обратился к Феде: — Тебе председатель объяснил насчёт удобрений?
— Объяснил, — буркнул Федя.
— Так оно и было. И я подтверждаю. Заруби себе это на носу и не болтай чего не следует. А ты, сосед, попридержи-ка парня, как бы он дров не наломал.
Семён ушёл.
— Ох дела наши артельные! Тут и взрослый не разберётся, не то что малый, — вздохнул Прохор и задумался.
Глава 4
Задумался и Федя. С малых лет он помнил, как отец работал в колхозе бригадиром. Поля третьей бригады раскинулись окрест Родников на много километров, но отец, как свои ладони, знал каждый участок земли, каждый лужок, каждый овражек.
Федя всегда удивлялся тому, как отец без запинки и в любое время, без всяких карт и записей, мог сказать, на каком поле в бригаде почва суглинистая, на каком — супесчаная, где в низинке застаивается вода, где почва быстрее всего просыхает. О земле он обычно говорил почтительно, с уважением, как о живом существе: «С землей не балуй», «Землю, её слушаться надо», «Земля, она своё скажет». А как сердился отец, когда обнаруживал в поле мелкую вспашку, огрехи или неровные, кривые борозды! «Поганцы, бесстыдники! — кричал он на трактористов. — Вам бы только землю царапать, пенки снимать!» — и заставлял перепахивать всё заново.
