— Не так уж плоха земля на пустоши. Напрасно, Кузьма Егорович, вы охаяли её. — И она показала председателю анализы почв. — Так что берём её, будем раскорчёвывать.
Фонарёв долго рассматривал анализы, словно выгадывая время, потом вернул их учительнице.
— Не силён я в вашей науке, но моя практика другое говорит: пустая земля, неродящая. Её у нас даже из плана пахотных угодий списали. А потом, и нужна нам эта пустошь. Единственное место для выпаса скота.
— Не понимаю… — удивилась Варвара Степановна. — То вы одно говорите, то другое.
— А вот влезьте в мою шкуру, тогда поймёте. Скотину ведь надо где-то пасти. Нет, не цельтесь на Ерёмину пустошь. Никак не могу её школе уступить. Выделю я вам пятнадцать — двадцать гектаров, и хватит с вас.
— Придётся тогда о земле снова на правлении разговаривать, — помолчав, сказала Варвара Степановна.
— Да где угодно, — отмахнулся Фонарёв. — А пока я хозяин в колхозе, и план с меня спрашивают, а не с вас, учителей да школьников. И вы не мудрите со своей химией. Делайте своё дело в школе, а в моё хозяйство не лезьте.
Варвара Степановна решила поговорить о земельном участке с Григорием Ивановичем. Она рассказала о желании ребят поднять Ерёмину пустошь и о том, что Фонарёв не даёт школе эту бросовую, никому не нужную землю.
— Вы зря пустошь оговариваете. Я вот со старыми хлеборобами беседовал — так они подтверждают, что земля там годная и добрая. Её в своё время и пахали, и засевали, и урожай снимали неплохой.
— Почему же теперь не пашут? — удивилась Варвара Степановна.
— Забросили её нерадивые хозяева, — невесело усмехнулся Григорий Иванович. — Земля на пустоши, конечно, тяжёлая, лесная, особого прилежания требует, а Фонарёву не до того… Разве же вы его характера не знаете? Мужик он сметливый, оборотистый, обменять что, перепродать, словчить где — это у него в крови. А вот землю он не любит, чурается её. Ну, и запустил Ерёмино поле под пустошь, на ней, мол, только скот пасти. А потом добился, что эту землю из плана пахотных угодий списали. Чтоб, значит, с колхоза спрос был поменьше. И всё это втихую делалось, без ведома колхозников. А мой предшественник, бывший секретарь парткома, примирился с этим. — Григорий Иванович тяжело вздохнул. — Словом, живём на земле, кормимся от неё, а её же, матушку-землю, прячем от себя. Словно скряги какие, добро под спудом держим…
— Но школьники же могут поднять Ерёмину пустошь, — сказала Варвара Степановна. — Вспахать, удобрить…
— В этом-то, видать, вся и загвоздка, — пояснил Григорий Иванович. — Раз поднимете, значит, надо эту землю в план включать, продукцию государству сдавать. Вот Фонарёв и прикидывает: а вдруг не уродится у вас ничего? Эта же вспаханная пустошь потом обузой на колхоз ляжет.
— Выходит, не верит нам Фонарёв? — спросила учительница.
— Получается, что так, — согласился Григорий Иванович.
Варвара Степановна задумалась. Так вот в чём отгадка! Вот почему Фонарёв не даёт школьникам Ерёмину пустошь!
— Что ж делать-то, Григорий Иванович? — спросила учительница. — Может, насчёт заброшенной земли в район сообщить или в газету?
— Придётся, конечно, но попробуем и своими силами разобраться, — сказал Григорий Иванович. — Соберём коммунистов, вызовем Фонарёва, поговорим с ним начистоту. Колхозников к этому разговору подготовим. И думаю, что народ нас поддержит. Нельзя больше так над землёй издеваться!
Кузьма Егорович зашёл к директору школы столь неожиданно, что тот даже удивился. Председатель был не частым гостем у него в доме.
Звягинцев бросился было хлопотать о самоваре.
— Не до чаёв тут… Надо о деле поговорить… — остановил его Фонарёв и с упрёком сказал: — А школу-то вы изрядно подраспустили, дорогой директор… Мало того, что Стрешнева не сумели приструнить, а теперь вот и учительницу из-под своего влияния выпустили…
— А вы, Кузьма Егорович, и без меня отлично с Ведерниковой справились, — польстил Звягинцев. — И вы и ваши свидетели. Прямо-таки к позорному столбу пригвоздили. Теперь не скоро оправится.
— Плохо вы Варвару Степановну знаете. Её так лёгко с ног не собьёшь. Да и не одна она пальбу по мне открыла. Видали, на собрании сколько людей за ней потянулось! — И, помолчав, Фонарёв в упор спросил Звягинцева, как он думает поступить с учительницей.
— Думаю на днях педсовет собрать. Осудим, конечно, Ведерникову, выговор ей объявим.
— «Осудим, объявим»! — передразнил Фонарёв. — Да разве так надо действовать?!
И он посоветовал Звягинцеву немедленно созвать педсовет и вынести решение об увольнении учительницы из школы.
— Словом, за что да почему — вы формулировочку подберёте. И сразу с решением в роно поезжайте, на утверждение к начальству.
— Не пройдёт, пожалуй, такое решение, — помявшись, возразил Звягинцев. — Большинства голосов не соберём.
— А вы внушите учителям, нажмите, если нужно… Где же ваша директорская власть?
Звягинцев признался, что он уже беседовал кое с кем из преподавателей, но те заявили, что от голосования они пока воздержатся и будут ждать выводов колхозной комиссии.
— А что комиссия! Сами знаете, из кого её подобрали. Она и облыжно может решить… — И Фонарёв, раздражаясь всё больше и больше, предупредил Звягинцева: — Имейте в виду, если комиссия против меня ополчится и поддержит учительницу, тогда и вам не поздоровится.
