На румбе — Полярная звезда - [17]

Шрифт
Интервал

Волна нежности захлестнула душу.

— Сергей, — услышал он откуда-то издалека голос Бориса. — Ты чего это размечтался? Очнись! Вон, видишь вдалеке мыс — это Конечный, а за ним — Тихий океан.

Стрелков тряхнул головой, отгоняя светлое виденье, и схватился за карандаш:

— Где? А-а. Вижу, Как ты думаешь, какое расстояние до него?

— Мили три-четыре, а то и пять, наверно, — Борис почесал затылок, — ты знаешь, на море трудно точно определить расстояние. Кажется, что близко, а на самом деле еще ой-ой-ей сколько.

— Со временем научитесь, — подошел Быков. — Это все дается опытом, практикой.

Солнце уже припекало. Это особенно чувствовалось, когда катер стопорил ход. Море было ласковым и каким-то томным в струящемся теплом воздухе, восходящем от голубого зеркала залива Петра Великого.

Первый, и можно сказать единственный, «привал» сделали в заливе, рядом с небольшим портом.

— В порт заходить не будем, — сказал Быков. — Это не входит в маршрут перехода. Но вскоре и там побываем обязательно. А сейчас небольшой перекур, пообедаем и в путь.

Обедать решили прямо на верхней палубе. Уж больно хороша была погодка. Перед обедом искупались в заливе, и Сергей продемонстрировал свой классический кроль, заслужив всеобщее одобрение, А Быков сказал:

— Сталь отличный. Не миновать вам, Сергей Иванович, спартакиады флота. Будете защищать честь катерников.

— Да где уж там, спартакиада, — вспомнив первый разговор с Турковым, напустил на себя солидность Сергей. — Служить надо. Спорт подождет.

— Одно другому не мешает, — засмеялся Быков, видимо, сразу сообразив откуда ветер дует.

Сергей смутился, почувствовал, что краснеет: «Опять по-мальчишески получилось…»

Аппетит на свежем воздухе у всех был отменный. Щам и фасоли с мясом, умело приготовленным рыжим боцманом, воздали честь по достоинству.

— А теперь бы и отдохнуть минут шестьсот, — мечтательно протянул боцман Рогов.

— И я бы не отказался, — вздохнул Быков. — Но «адмиральский час» на сегодня придется отменить. Некогда.

Сергей был доволен. Какой там сон, когда в походе открывается столько интересного. Он жаждал скорости, ветра в лицо, новых впечатлений.

В бухту возвратились вечером, возбужденные и радостные. День выдался на славу, будет о чем поразмыслить. «Напишу обо всем Катюше, — улыбался в темноте Сергей. — Небось скажет: «Ах ты, милый мой Станюкович», или еще что-нибудь в этом роде.

УЗЕЛ НАДО РУБИТЬ

На следующее утро Быков пригласил к себе всех троих лейтенантов и устроил настоящий экзамен: проверял знание района плавания.

Он, верный своей стремительной манере, засыпал их вопросами:

— Стрелков, какова характеристика огня на мысе Точный? Андреевский, перечислите мысы и бухты восточного побережья Петровского залива. Платонов, расскажите, как вы будете входить в бухту Тигра? На обдумывание полминуты. Кто первый?

Готовы были все. Быков довольно улыбался и с откровенной симпатией посматривал на офицеров.

Стрелков говорил сбивчиво, волнуясь и стараясь как можно полнее ответить на заданный вопрос, при этом, сам того не замечая, ерошил свой короткий чуб и жестикулировал.

— Спокойней, Стрелков, — бросил Быков. — Ну что ты волнуешься? Отвечаешь верно.

Платонов стоял, вытянувшись в струнку, и докладывал обстоятельно и не спеша.

Андреевский с деланным равнодушием тусклым голосом монотонно перечислял мысы и бухты, всем видом своим демонстрируя бесполезность проверки его, старожила этого края.

Быков посылал свои вопросы, неожиданные, как теннисные мячи, экзаменуемым лейтенантам, но те были «на товсь» и точно отражали коварные подачи командира звена.

— Ну, хватит, — сдался Быков. — А вы молодцы. Так держать! Да, кстати, хочу вам напомнить: сегодня вечером в части комсомольское собрание. Обсуждаются задачи комсомольцев по подготовке к торпедным стрельбам. Будьте готовы выступить, особенно вы, Стрелков. Ваш катер засиделся на блоках. Пора бы уже и на воду. Ясно?

— Ясно, товарищ командир звена. На той неделе спустим. Это точно.

— Или, как говорит лейтенант Платонов, «абсолютно буквально», — пошутил Быков.

Лейтенанты сдержанно посмеялись, однако Стрелкову было не весело. Проклятый багелевский план не выходил из головы. Стрелков ведь так и не подписал его и, передавая Багелеву со словами: «Я еще подумаю», заметил тревожный взгляд старшины и нарочито небрежные слова: «Так мы будем действовать, товарищ командир, согласно плану?» — «Действуйте, Багелев, действуйте», — ответил Стрелков и испытующе поглядел на старшину.

Конечно, можно было доложить обо всем Быкову, посоветоваться с ним. Но Сергей считал это неудобным. «Командир я или не командир?» Принимать решение надо самому. Но какое? И тут его осенило. Комсомольское собрание! Вот где надо разделать Багелева. Обо всем сказать откровенно, при всех.

Собрание проходило в большом кубрике казармы. Койки и тумбочки сдвинули к окнам и в конец помещения. На освободившейся площади расставили скамейки, стулья, табуретки, в начале кубрика — стол, официально накрытый красной суконной скатертью.

Перед началом собрания к Стрелкову подошел секретарь комитета ВЛКСМ части лейтенант Белоглазов.

— Я очень рассчитываю на ваше выступление, Сергей Иванович.


Рекомендуем почитать
В Ясной Поляне

«Константин Михайлов в поддевке, с бесчисленным множеством складок кругом талии, мял в руках свой картуз, стоя у порога комнаты. – Так пойдемте, что ли?.. – предложил он. – С четверть часа уж, наверное, прошло, пока я назад ворочался… Лев Николаевич не долго обедает. Я накинул пальто, и мы вышли из хаты. Волнение невольно охватило меня, когда пошли мы, спускаясь с пригорка к пруду, чтобы, миновав его, снова подняться к усадьбе знаменитого писателя…».


Реквием по Высоцкому

Впервые в истории литературы женщина-поэт и прозаик посвятила книгу мужчине-поэту. Светлана Ермолаева писала ее с 1980 года, со дня кончины Владимира Высоцкого и по сей день, 37 лет ежегодной памяти не только по датам рождения и кончины, но в любой день или ночь. Больше половины жизни она посвятила любимому человеку, ее стихи — реквием скорбной памяти, высокой до небес. Ведь Он — Высоцкий, от слова Высоко, и сей час живет в ее сердце. Сны, где Владимир живой и любящий — нескончаемая поэма мистической любви.


Утренние колокола

Роман о жизни и борьбе Фридриха Энгельса, одного из основоположников марксизма, соратника и друга Карла Маркса. Электронное издание без иллюстраций.


Народные мемуары. Из жизни советской школы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Из «Воспоминаний артиста»

«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».


Бабель: человек и парадокс

Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.