На руинах - [32]

Самсонов дернул головой и откинулся назад. Недовольный Алексей хотел сделать ему замечание, но вдруг увидел в зеркале лицо клиента — оно было смертельно бледным, а на лбу выступили капельки пота. Взгляды их встретились, Самсонов хотел что-то сказать, но из груди его внезапно вырвался стон. Парикмахер испугался.

— Вам плохо? Вы очень бледный.

— Жарко… очень.

— Воды холодной, может быть, дать? Или, если хотите, у меня в холодильнике лимонад есть.

— Нет-нет… Нет, все нормально, я… — он сделал над собой усилие, — у меня… Понимаете, у меня в автокатастрофе… У меня погиб очень близкий человек, и я сейчас вспомнил… Простите.

— Это вы меня простите, зря я рассказал.

Расстроенный Алексей молча достриг клиента. Тот сидел, закрыв глаза, и лицо его казалось высеченным из мрамора.

— Сколько я вам должен? — поднявшись, спросил он уже почти обычным голосом, но в отличие от прошлого раза даже не взглянул в зеркало. — На дому, наверное, дороже?

— Нет, также — два пятьдесят, — отводя глаза, проговорил Тихомиров и начал сворачивать простынь.

Самсонов, достав из кармана бумажник, вытащил трешку, но внезапно уронил все это на журнальный столик и шагнул к мастеру.

— Я прошу вас, отдайте мне эту фотографию, она ведь вам не нужна! Или продайте, я заплачу. Сколько вы хотите?

С минуту Алексей смотрел на странного клиента, потом открыл альбом, достал фотографию и протянул ему.

— Что вы, какие деньги! Возьмите.

— Спасибо. Спасибо вам огромное!

Прижав снимок к груди, Самсонов почти выбежал из квартиры, хлопнув входной дверью. Тихомиров, растерянно смотревший ему вслед, не сразу увидел на журнальном столике забытый клиентом бумажник.

— Погодите! — он схватил бумажник, но тот выскользнул из его рук, и все содержимое вывалилось на пол — ключи, две красные десятки и паспорт в целлофановой обложке.

Собирая все это, Алексей не удержался и, открыв паспорт, полистал страницы. Паспорт, как паспорт, все есть — фотография, прописка, национальность. Непотрепанный — выдан всего пару месяцев назад в связи с утратой старого. В графе «семейное положение» стоял штамп о разводе, и этого Тихомиров почти что ожидал. Что-то заставило его вновь открыть первую страницу, и он сразу понял что — дата рождения. Согласно паспортным данным Самсонов Леонид Аркадьевич родился в одна тысяча девятьсот сорок втором году, но парикмахер мог бы поклясться, что его клиент лет на восемь-десять моложе — возраст по волосам он мог определить с точностью до года.

За бумажником Самсонов вернулся спустя час, и лицо у него было уже не таким бледным.

— Простите, оставил у вас бумажник с ключами, домой не могу попасть.

— Да-да, вот он лежит — как вы и оставили, — равнодушно молвил Алексей, — и сдачу с трех рублей я вам еще должен.

— Нет-нет, это я вам должен, — их взгляды встретились, и Самсонов вдруг улыбнулся: — Когда мне можно будет в следующий раз у вас постричься?

— Как вернусь — приходите в любое время, милости просим.

Годы шли, со стены холостяцкой квартиры Алексея Тихомирова юная Дося в костюме горничной графини Мицци по-прежнему весело и нежно взирала на своего взрослеющего внука. Однажды Коля, регулярно прибегавший к старшему брату постричься, осмотрел себя в зеркале, перевел взгляд на портрет и ухмыльнулся.

— Слушай, мне б еще метелочку — я точно буду, как баба Дося.

Алексей тоже глянул и впервые поразился сходству Коли с Феодосией Федоровной в молодости — при жизни-то ее ни ему, ни кому другому не пришло бы в голову сравнивать хорошенького мальчика с его сгорбленной старенькой бабкой.

Учение в школе давалось Коле легко, хотя учителя недолюбливали его за развязное поведение и крайнюю самоуверенность. Влюбленные одноклассницы названивали в квартиру Тихомировых, что вызывало у матери крайнее беспокойство.

— Ты об этих девчонках меньше думай и меньше время на них трать, тебе в институт поступать надо, — внушала сыну Ирина.

— Ой, мам, ты что думаешь, я в институт не поступлю? Ха! А девки это так — побалдеть, на фиг они мне нужны!

В последних классах у него отбоя не было от девчонок, и мать прямо-таки тряслась от страха — ей мерещилось, что «ребенка» непременно окрутит и потащит в ЗАГС «какая-нибудь наглая стерва». С годами опасения ее крепли — Коля постоянно ездил на олимпиады в Воронеж, а матери так ни разу и не удалось вырваться, чтобы поехать с ним, потому что за полгода в их гастрономе прошло около десяти ревизий и пятнадцати мелких проверок — шел восемьдесят третий «андроповский» год. Когда же младший сын поступил в Воронежский Политехнический институт, у Ирины уже четко сформировались три идеи фикс: женить старшего сына, уберечь от брака младшего и обменять свою двухкомнатную квартиру на трехкомнатную.

Вопреки всем опасениям матери Коля, сдав первую сессию, приехал в отчий дом на каникулы никем не окрученный, веселый, но безумно проголодавшийся. Уплетая материнские котлеты, он с набитым ртом разворачивал перед родителями и братом перипетия своей студенческой жизни:

— Две практики прогулял — уже к декану. Зашибись, да? Главное, девчонкам всем зачеты поставил, а мы тридцать первого декабря до девяти вечера сидели — еще одну лабораторную делали. Потом сразу в общагу на дискотеку рванули, а второго уже по математике экзамен — один день всего готовиться. Одна дура в чулки себе шпаргалок напихала, потом на экзамене никак вытащить не могла — юбку задирает, вся из себя чешется, а вытащить не может. Да, мам, чуть не забыл, голова моя садовая, — он хлопнул себя по макушке, — вам всем от Васьки Щербинина горячий привет и низкий поклон.